Без шлема было чертовски непривычно: постоянно хотелось коснуться переносицы, чтобы ощутить прохладное прикосновение идеально гладкой поверхности, но пальцы наталкивались только на горячий бархат кожи, и воительница чуть заметно морщилась, опять отдёргивая ладонь. Расставание с прошлым, что вросло в неё так глубоко, оказалось странно болезненным.
Чуть слышно вздохнув, жрица задумчиво провела обеими руками по копне рыжих волос, привычным жестом подбирая их расплавленную медь, и стала быстро заплетать тугую косу, обдумывая услышанное от Белиала. Если душу Михаила, увязшую в Асгарде, было хотя бы более-менее понятно, где искать, да и можно было предположить, как достать, то что делать с телом — дьявол и сам не знал, что уж говорить о валькирии. Меч, хранившийся сейчас у Люцифера, инструкциями по использованию снабжён не был, так что орудовать им можно было исключительно на свой страх и риск.
И желание экспериментов, разумеется.
Вся затея вообще заметно напоминала авантюру — впрочем, в этом даже было какое-то постоянство.

Жрица тряхнула головой, проверяя, что коса не мешает, перебросила её на спину и, встав из кресла, потянулась, как крупная кошка. Звякнула кольчуга; тоже непривычная, но в ней было комфортнее, чем будучи облачённой только в ткань. Скорее всего, за границей открытого клинком портала ничего хорошего их не ждало.
— Это как в русских сказках. Ну, знаешь, "пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что", — поделилась Эра с супругом, следом, почти мгновенно, одарила его лёгкой чарующей улыбкой. — Мне нравится: всегда любила загадки, для которых нет очевидного решения. Правда, перспектива сперва доносить до Люцифера мысль, что он находится под проклятием, а потом ещё сверху просить у него этот меч… Я не слишком хорошо помню Лучезарного, но спокойствием нрава он точно никогда не славился, так что будет наверняка увлекательно.
Сделав шаг вперёд и протянув руку, она легко коснулась пальцев дьявола:
— Пойдём?

И их пожрала лёгкая золотистая вспышка.

В клубе было тихо — пока, для посетителей открыт он ещё не был. За стойкой стоял бармен, неторопливо, с каким-то весьма умиротворённым выражением протиравший стакан для виски. С другой стороны, на высоком стуле, сидел и сам хозяин, держащий в низко опущенной руке сигарету. Он повернулся на звук к неожиданным гостям, и теперь, похоже, с лёгким намеком на интерес ожидал какого-нибудь объяснения.
О том, что старший брат жив, он знал, а вот о том, что тот придёт не один — уже нет, да и догадаться бы не смог. Это вносило определённый элемент внезапности в семейную встречу.

Зелёные глаза скользнули по павшему ангелу пристально, немного хищно, точно женщина оценивала что-то в его облике, ведомое ей одной; но остроскулое бледное лицо оставалось по-прежнему спокойно. Люцифер не слишком изменился с тех пор, как Эра видела его последний раз, хоть это и было очень, очень давно, разве что волосы, кажется, стали чуть короче; классический костюм ему шёл. Шрам, перечёркивающий идеальное лицо, ничем не портил гармонии черт.
— Лорд, — она кивнула в приветствии, и снова звякнули серебристые колокольчики в мягком, очаровывающем голосе.
Будто и не было прошедшей вечности. История вообще любит ходить по кругу — или хотя бы по спирали, раз за разом повторяя одни и те же события, что показались ей забавными.
Несколько секунд Денница созерцал сначала странную и чем-то неуловимым будоражившую его воспоминания незнакомку, потом, уже значительно быстрее, как объект, видимо, известный и понятный, осмотрел брата, чуть дольше пространного интереса к новому элементу пейзажа остановившись на его доспехах, и вопросительно приподнял бровь.

До этого даже не шевелившаяся женщина, вслушивавшаяся в разговор дьяволов, но никак не проявлявшая участия в действительности, повернула голову к Люциферу, и в её глубоких внимательных глазах сверкнуло расплавленное золото. Изящная, точно фарфоровая статуэтка, и какая-то неуловимо далёкая от всего земного, она производила странное впечатление — доспехи ей не шли и одновременно сидели, будто влитые, как если бы Эра никогда не носила иных одежд.
Люциферу она ответила улыбкой, мягкой и тёплой, на мгновение склонила голову в благодарственном жесте.
— Я заметила, — прозвенел её нежный высокий голос.
И она снова замолчала, давая братьям возможность объясниться друг с другом, однако теперь её идеальное лицо не казалось таким отчуждённым, как ещё минуту назад. Не то, чтобы она сомневалась, что Белиал не убедит младшего сначала выслушать, а потом убивать всё, что ему не нравится, но сам факт обсуждения её персоны в подобном ключе как-то немного беспокоил.
Попрощаться с Денницей она не успела: Агриил, взяв жену за руку, просто увёл её за собой сквозь портал, своим жаром опалив нежные женские пальцы.

Они стояли посреди чистой тьмы, и в ней царил холод, перехватывающий дыхание. Эра прильнула к мужскому плечу, обхватив его кисть обеими ладонями, грея его и греясь сама; это был холод не столько физический, сколько ирреальный, оплетавший само существо, и жрица с надеждой проводила взглядом вспыхнувший на руке герцога огонь. Отвратительное место абсолютной бездны, где им на самом деле не было места, сквозь пламя казалось чуть менее ужасающим.
На мгновение она прикрыла глаза; по скулам, по щекам, по видимой части шеи проскользнули тончайшие трещины, наполненные расплавленным металлом, и вокруг Эры появился лёгкий, но уловимый ореол тусклого свечения, щекотавший своим живительным теплом кожу павшего ангела.
— Да. Мне не нравится сам факт того, что здесь есть дорога, — негромко ответила она, — я не могу определить, где мы находимся, но мы должны быть здесь одни. Только дорога не могла появиться сама по себе, её должен был кто-то создать… И я не слишком верю в то, что этот кто-то ждёт нас с распростёртыми объятиями, чтобы оказать всяческую помощь.
Но и стоять тоже было бессмысленно; сделав несколько осторожных, плавных движений, женщина убедилась, что путь не обвалится в то ничто, что плескалось здесь со всех сторон, и осторожно двинулась вслед за своим спутником, стараясь умерить гулкие, тяжёлые удары сердца. Впервые за очень долгий срок ей было страшно.

Но дорога пока казалась относительно безобидной; они шли уже минут десять, не меньше, и так никого и не встретили.

Внезапно что-то царапнулось в её сознание раз, другой; привыкшая доверять чутью больше всякой разумной мысли, жрица остановилась, как вкопанная, и стала настороженно осматриваться. Затем Эра легко потянула мужа за руку, из одного только этого касания почерпнув себе уверенности.
— Подожди, пожалуйста. Смотри.
Она поманила Белиала за собой, сделала два маленьких шага к краю дороги и присела на корточки, проводя раскрытой ладонью над поверхностью. В свете крошечного солнца, зависшего чуть левее от неё, и сиянии от её кожи были видны крупные застывшие капли, напоминавшие смолу или нефть; даже не чёрные — мазутно-грязные, подёрнутые изнутри какими-то мерзкими разводами серого цвета.
Несколько из них образовали некрупные лужицы, которые замёрзли от неестественного холода этого места; Орлица несколько раз протягивала руку, но так и не решилась коснуться; ограничилась тем, что внимательно осмотрела следы и указала направление, куда они уходили.
Самое странное было в том, что уводили они за край тропы чуть раньше, чем та изгибалась и ускользала куда-то в бескрайнюю, жуткую черноту. Чем — или кем — не было бы то, что их оставило, оно определённо не боялось здесь заблудиться.

Женщина заговорила, едва шевеля губами:
— Не думаю, что мы одни. Это похоже на кровь, хотя я такой никогда прежде не встречала. Есть шанс, что оно погибло от кровопотери, но… Он, пожалуй, невелик.

И птица поёт, пока жив птицелов,
И жив птицелов, пока птица поёт. ©

Свой меч валькирия держала в правой ладони: несмотря на то, что она успела рефлекторно закрыться от нападения крылом, щупальце скользнуло по белоснежному оперению, не попав в сердце, но пробив кольчугу на несколько дюймов выше и, похоже, повредив связки. Левая рука двигалась неохотно, и женщина чуть заметно морщилась, торопливым вмешательством наскоро латая тело, чтобы вернуть ему хотя бы привычную лёгкость движений. На боль приходилось просто не обращать внимания.
Крови на броне и коже практически не было; но если сквозь плоть дьявола просвечивала чистая, первородная тьма, то в открытой ране Эры пылал солнечный свет, превращая женщину в яростную свечу. Остальное сияние ушло с неё, стекло, точно вода, но след этот продолжал гореть, коротким мазком сумасшедшего художника выделяя на фоне черноты её тонкую фигурку.
Ногой оттолкнув одно из отрубленных щупалец, жрица схватилась за ладонь Белиала, обдав его ослепительной волной надежды и благодарности. Присутствие мужа рядом, на расстоянии тепла от кожи, мгновенно позволило ей отбросить прочь мерзкий и липкий страх, что захлестнул её, оказавшуюся под чернотой спутанных, точно корни, отростков; осталось только абсолютное отвращение к существу, пытавшемуся изобразить из себя Творца. Конечно, у воительницы были определённые вопросы к Яхве по поводу его прогрессирующей шизофрении, но вряд ли он успел доехать до настолько конечной станции психического нездоровья, чтобы превратиться в подобное.
Хотя — неисповедимы пути Господни.
— Заткнись? — Просто предложила она твари.
Ответом, похоже, послужила какая-то невнятная пульсация окружающего пространства. Ну что ж, хотя бы молча; Эра утомилась первыми десятью секундами того сверхъестественного пафоса, который вылили на их головы прямо с порога, и дальше явно было бы только хуже.

Прикосновение к разуму леденило и оставляло отвратительный кислотный привкус. Она вышвырнула чужое сознание из собственного с такой яростью, что сама мимолётом поразилась ей, опалила тварь расплавленным золотом; рядом вздрогнуло в конвульсии потянувшееся было навстречу щупальце. Раскалённой вспышкой мелькнул меч, перерубая его на чуть истончившемся участке; и оно упало на дорогу, выгнулось — и стало ничем, просто пропав, исчезнув, не оставив ни пепла, ни пыли после себя. Кажется, с сохранением энергии в местной карманной вселенной всё же были определённые сложности — несмотря на попытку имитировать физические законы нормальной реальности.
Полыхнуло вновь; крошечного солнца, сотворённого владыкой ада, у них не было, но с этой ролью неплохо справлялась и его жена, очертив вокруг небольшое, в пару футов, сияющее поле. В этом живительном огне хозяин местного измерения выглядел ещё более неприглядно, оказавшись гротескной фигурой, состоявшей из мешанины каких-то узлов, лоскутов и многочисленных отростков.
Впечатление он производил на редкость ужасающее.
Секунду все молчали: супруги могли принять открывшееся зрелище, а сама тварь — оглядеть гостей.
— Ты привёл, — вновь громыхнул голос, в котором под удивлением читалось что-то, существенно напоминавшее удовольствие — и удовлетворение.
Ничто вокруг поплыло, размываясь, как свежая тушь, на которую попала вода.

Опиравшаяся на супруга Эра не выдержала и глухо вскрикнула, сгибаясь пополам, не упав только потому, что дьявол удержал её рядом с собой стальной хваткой; ощущение было сродни тому, что из неё одним рывком вырвали сердце и лёгкие, оставив грудную клетку взломанной, раскрытой, точно неинтересную книгу. Свет её погас почти мгновенно, оставив лишь едва заметное тление догорающих угольев.
Тьма вокруг содрогнулась. Тварь жадно вплетала в себя исцеление, почерпнутое из нежданной здесь гостьи.

Хриплое дыхание женщины было подобно едва уловимому ночному шелесту листвы; прижавшись к Белиалу, она уткнулась лицом в его холодный искорёженный нагрудник, чувствуя, что ещё немного, и она рассыплется на искры, обернётся в вечерний туман, потому что тварь, притаившаяся в темноте и ждавшая здесь с маниакальным упорством, пока время само не принесёт ей жертву, выжимала из неё все оставшиеся силы. Бывшей валькирии очень хотелось стать незаметной, ускользнуть от насмешливого красного взгляда, буравившего её из пустоты вокруг, и желание это становилось всё острее — и всё более невыполнимо.
Наверное, прятаться за супругом было неправильно, но Эра не способна была сейчас сделать ничего более полезного, не способна была даже заставить себя выпрямиться, удержаться на ногах сама, чтобы не мешать ему. Опустошённая одним стремительным глотком, сделанным, к тому же, с такой пренебрежительной лёгкостью; он оставил в ней ощущение ирреальной, невероятной пустоты; сложно было даже просто смотреть, не говоря уж о том, чтобы оставаться в трезвом уме.
Но она всё равно удержалась на краю пропасти — на чистом упрямстве; причём, кажется, даже не своём.

Вслушиваясь в твёрдый голос мужа, задающего вопросы, дева битв никак не могла отделаться от ощущения, что здесь что-то не то. Ответы были вроде бы совпадающими по смыслу, но они казались слишком… Шаблонными, неполными; она начинала сомневаться, что существо это вообще обладает каким-то настоящим разумом, а не функционирует ради одной, несомненно достойнейшей идеи очередного Армагеддона.
В этом забрезжила слабая искра выхода. Умирать эта женщина не боялась уже много, много лет, но её определённо пугала мысль закончить свой путь именно здесь, под этим тупым и безумным красноватым взглядом гротескной пародии на Бога.

Лёгкое прикосновение к подбородку; жрица мгновенно вскинула голову — чтобы столкнуться взглядом с тьмой, притаившейся во взгляде дьявола. Упасть в неё сейчас оказалось много сложнее, чем прежде, но, глубоко вздохнув и на мгновение сильно сжав мужскую ладонь горячими пальцами, Эра распахнула сознание ему навстречу — и вздрогнула, впитав осознание того, о чём он просил.
Но она не могла предложить ничего лучшего, поэтому ей не оставалось ничего, кроме как согласиться. Обмануть — что ж, может быть, в этом было спасение. Кивнув едва уловимо, жрица запахнулась в крылья и, когда дьявол отпустил её, покорно скользнула ему за спину.

Однако случившееся её всё равно ударило наотмашь, не вызвав истерики лишь по той причине, что у жрицы не было на неё сил.

Брызнуло мелкое металлическое крошево от пробитого насквозь тёмным щупальцем нагрудника.
В широко распахнутых глазах Эры застыло отражение отчаяния, смешанного с чужой болью, но она смолчала, смяв, раздавив комком застрявший в горле крик. Понять, что делает Агриил, она не могла, равно как до конца и не осознавала, что его привело к этому решению, но, в общем-то, кроме слепой веры супругу и надежды на его ум, у женщины сейчас ничего не оставалось.
Блёклое сияние затухавшего костра, словно в насмешку оставленное чудовищем Творца от её пылающего огня, тлело едва заметно.

Переход подхватил их внезапно, объяв лёгким щекочущим ветром, а потом, где-то через вечность падения, Эра поняла, что вокруг раскинулся реальный мир.
Стоять было чудовищно сложно, но необходимость поддерживать мужа заставила жрицу найти в себе силы, которые, казалось бы, вовсе закончились. Замершая каменная статуя с идеальным лицом: она забыла и о боли в руке, и о пугающей, мёрзлой пустоте внутри, подобной догоревшим угольям. Всё было неважным, мир сузился до одной точки, до тяжести на плече, на которое опирался дьявол, а вокруг вновь была темнота, грозившая захлестнуть с головою.
Темнота манила к себе, обещая забвение и покой; однако воительница упрямо продолжала цепляться за свет.

И только когда крылатый парень осторожно поддержал Белиала, всё же упавшего в блаженное беспамятство, женщина выдохнула и медленно, очень медленно кивнула, благодаря ещё одного незнакомца за попытку остановить кровь. Пульсирующее мерзкое чувство онемения расползалось по груди, и она только сейчас вдруг его осознала.
Но жрица вновь уцепилась за свет, зло отталкивая возможность ничего не помнить. Не сейчас.

С трудом, но она всё же могла двигаться сама, и с чужой помощью смогла добраться до гостиной; темноволосый парень помог ей лечь — или скорее упасть — в раскладное кресло. Белое оперение Орлицы мешало; ей пришлось раскинуть крылья, сильно заведя их вперёд, но на большее её вновь не хватило.
Перед глазами всё ещё возникали тёмные, отчётливые видения, пережитые несколько бесконечно долгих мгновений назад, в которых особенно болезненно было видеть чёрное щупальце — и мелкое крошево пробитого нагрудника. Может быть, тьма забвения была не таким уж плохим выбором.
И выходом.

Разум Эры сложно было назвать цельным. По задумке безумного мастера едва не превратившись в старший аркан и участи той избежав практически чудом, жрица имела две стороны сознания, и они не противоречили друг другу, лишь дополняя одним — другое; но в обратном аркане таилась беда не внешняя, но внутренняя. Порой, когда боль захлёстывала её целиком, женщина пряталась — сама от себя, закрываясь в глубине подсознания.
Этим объяснялось и её частое молчание, и странное безразличие к жизни; всё, что было плохого, происходило не с ней, а оттого не могло и навредить. Как сейчас.

Бывший архангел, внимательно смотревший в женское лицо, мягко накрыл её ладонь своей: он лучше многих понимал, что есть вещи, в которых торопливость не только не поможет, но и навредит. Валькирия, чей изумрудный размытый взор был направлен куда-то в пустоту, не шевельнулась, и только по слабой тени благодарности, что скользнула по её точёному лицу, можно было понять, что она всё ещё в реальности — хотя бы краем мысли.
Дыхание её было почти неразличимо.
Одна секунда. Три. Пять. Десять.
Тридцать.
Минута.
Рафаил осторожно взял своею рукой и вторую ладонь незнакомки, позволяя чувствовать его тепло; в отрешённом взгляде девы битв вдруг прорезалось тусклое золото, полыхнуло пламенным росчерком. Опираясь на чужое присутствие, она будто бы вспомнила, где вообще находится и как оказалась здесь; осознание это было болезненным — но необходимым.

Эра тяжело повела крыльями, опёрлась локтем на кресло и наконец села, спустив ноги на пол. Так было удобнее.
Голос её зазвучал несколько скомкано, торопливо; но всё же — совершенно отчётливо.
— Я умела исцелять раньше, но это было очень давно. Сейчас — не знаю... У меня давно не было возможности проверить. Меня зовут Эра, а ты, должно быть, Рафаил. Жаль, что нам пришлось познакомиться... Вот так.
Повернув голову, жрица ненадолго замолчала, глядя на дьявола, и лицо её вновь пропустило сквозь себя тень горького, тоскливого отчаяния. О своей смерти она даже не думала, ей вообще было безразлично; но о его — Эру буквально выворачивало наизнанку.
Глубоко выдохнув, женщина изо всех сил постаралась сосредоточиться на вопросе целителя. Рассказать — что именно рассказать?
— Мой лорд, — она снова и снова говорила о супруге именно так легко, не задумываясь, — хотел найти тело Михаила, но было непонятно, откуда начинать. Меч, хранящийся у Люцифера, меч с тёмным клинком — куда он вышвырнул Михаила, мы не знали; Белиал решил попробовать пройти тем же путём. Михаила мы не нашли... Попали в крощечную закрытую вселенную. И столкнулись с... С тем существом, что само было уверенно, будто бы оно — Творец. Я не знаю, что оно такое, и даже не уверена, что оно вообще действительно разумно; а вот силы в нём — с лихвою. И оно выпило наши. Я пострадала меньше, Белиал закрыл меня собой. Сам же...
Жрица тряхнула головою, отвернулась, скрыв влажный блеск в уголках глаз.
— Сам же — ты видишь, — тихо и горько закончила она.

В белых халатах,
В жёлтых палатах
Латали меня по кускам. ©

Эра подняла кружку, щедро всыпала в чай сахара и, перемешав лёгким движением, выпила напиток залпом, кажется, не очень заметив то, что это был почти кипяток. На данный момент условности реального мира вообще были последним, что её волновало. В целом, она с равным успехом могла бы выпить и чистый спирт, даже не осознавая этого.
Мыслями женщина постоянно возвращалась к тому, что видела в последние мгновения, пока призыв ещё не вырвал их сюда — яростную, пылающую агонию твари, охваченной злобой, и слова бывшего архангела только усилили в ней желание осознать увиденное. Белиал действительно что-то понял, подставляясь под удар; он напоил полубезумную пародию на Творца собой — и та сгорела, объятая собственным пламенем, но женщина так и не смогла осмыслить, почему. Даже её интуиция не могла дать точного ответа, и это, пожалуй, беспокоило.

Впрочем, сейчас это определённо могло подождать, сейчас вообще всё могло подождать. Играть с загадками можно было и в свободное время.

Присев на край дивана, жрица кивнула Рафаилу, и вновь зазолотился вокруг черноты зрачка тонкий расплавленный круг мягкой, искристой силы, из которой состояла она вся. Вместе с запёкшейся кровью вода смыла с Эры темноту и горечь, уняла пульсировавшую на грани восприятия боль, которую не смог отодвинуть прочь целитель; всё это ещё вернётся — но не сейчас, ибо сейчас не было на них времени. Тонкая женская ладонь, почти столь же белая, как простынь, легла на грудь дьяволу, ровно на уровне сердца, и сейчас в этом её прикосновении не было ни одной иной эмоции кроме совершенного желания помочь.
Всем, чем она ещё могла.
Перед затуманившимся, размытым взглядом легли чёрные нити, почти такие же, как те, что лекарь вытягивал из неё самой, но эти вросли намного глубже — и были намного крепче. Они неприятно пульсировали.
Дева битв медленно, глубоко вдохнула, максимально отрешаясь от реальности, и вскоре всё ненужное, мешающее заполонило уже привычное сияние. В нём не было ничего — и это было правильным.

Это показалось бы весьма странным, но в какой-то момент жрице стало очень легко: созидательный, восхитительный свет, о котором она уже почти забыла, на целую вечность оказавшись запертой в сумеречном доме без дверей и окон, откликался ей охотно, мимолётом одаряя своим теплом, и она вдруг вспомнила то нежное восхищение, которое испытала, причастившись впервые этому чувству. Рафаил смог помочь ей вновь увидеть путь, всего лишь аккуратными касаниями указывая, куда следует смотреть.
Она знала это, знала — так давно, и теперь она прозрела вновь.

Дьявол пострадал намного больше супруги; тварь выпила его почти целиком, и искра его существа уже даже не горела — тлела едва уловимо, точно в любой момент готова была погаснуть от порыва ветра. В четыре руки, что сейчас были невесомее солнечного света, целители бережно выплетали из него яд, оставленный тварью, что считала себя Богом, чудовищно искажённые, перекрученные нити холодного давящего мрака, миг за мигом, капля за каплей вытягивая Агриила из небытия.
Тяжёлое, надсадное дыхание его выровнялось; лихорадочный румянец, горевший на щеках, сошёл на нет. Хищные черты идеального его лица казались сейчас заострившимися, измученными, но боль, терзавшая его, ушла.
Угасло и сияние вокруг двух крылатых целителей; руки они отняли почти одновременно.

Соскользнув с сиденья, жрица села прямо на пол, чуть запрокинув голову, прижалась затылком к дивану и, несколько долгих минут смотрев в потолок, наконец закрыла глаза, позволяя сознанию спокойно раствориться в тишине. Сил в ней не осталось совершенно — ни для того, чтобы думать, ни для того, чтобы говорить; но теперь это не пугало. Пустота, оставшаяся ныне, не была таковой — отданная добровольно, сплетённая с надеждой, сила не ушла бесследно, и ей просто требовалось время. Так в отлив океана не слышно, но шепчущее присутствие всё равно ощущается где-то рядом.
"Всё будет хорошо."
Мимолётная, но тёплая улыбка тронула красивые женские губы; пожалуй.

Эра полулежала на полу, вытянув длинные ноги, и вслушивалась в то, как сильные пальцы супруга путаются в её локонах, теплом своим проскальзывая сквозь её полудрёму, близкую к трансу. Голос — его голос, глубокий, бархатистый, который она наверняка узнала бы, даже будучи мёртвой — не разбудил её до конца, но глубокое, сильное ощущение его присутствия рядом и того, что он в сознании вновь, потянуло жрицу наверх, в настоящий мир.
Слабо вздрогнули её крылья, расслабленно лежавшие на полу; Орлица сильнее откинулась назад, с наслаждением прижимаясь к мужской руке. Когда она раскрыла глаза, в них можно было разобрать остатки солнечного сияния, въевшегося в её суть так глубоко, что даже выматывающее, с полною отдачей самой себя исцеление не смогло осушить этот свет до конца.
Она улыбнулась вновь, открыто и чисто, посмотрев на Рафаила и расплескав вокруг искреннее тепло, смешанное с благодарностью.
— Я помню, — внезапно произнесла женщина, — я видела, как она билась в агонии. Теперь я понимаю, почему: она не смогла справиться с твоей силой, попросту не умея её обуздать. Твой огонь выжег её изнутри.

Медленно, но неотвратимо возвращалась боль, которую на время приглушил целитель; где-то внутри вновь опасно царапнулись ледяные когти пустоты, оставленной на прощание пародией на Творца, но от них жрица теперь отмахнулась с небрежной лёгкостью — и те растаяли, точно дым, потому что на самом деле у твари той, оставшейся где-то невыразимо далеко, в темноте своей карманной вселенной, не было больше над нею никакой власти. Вечность назад заблудившаяся и теперь вдруг оказавшаяся на пути, о котором продолжала мечтать, Эра, кажется, и вовсе перестала чего-то бояться.
Оживший в ней огонь разгонял любой мрак.
И боль — что боль; боль пройдёт, не оставив и следов, и забудется, как дурной сон к рассвету.

Отведя руки назад, дева битв оперлась на диван и с трудом, чуть заметно морщась от того, как внутри всё перекрутилось, точно дерущиеся змеи, приподнялась, вновь осторожно присаживаясь рядом с мужем на край сиденья. Но упрямства в ней было с лихвою — хватило бы и на большее.
— Сказал же не встав… — Начал было Рафаил, но потом махнул рукой, мол, что с этой взять. — Аккуратней только, постарайся хотя бы не упасть обратно.
Взгляд жрицы, который она бросила на двух парней, сверкнул лёгким беззлобным смехом.
— Я постараюсь, — покладисто согласилась она, и нежно прозвенели серебряные колокольчики в её мелодичном голосе.
И она отвернулась, как в омут, упав в стальные глаза супруга. Мгновение показалось целой вечностью, ибо она всё падала в эту тьму, распахнувшись ей навстречу, жадно дыша им — и не в силах надышаться. Сейчас, когда пережитое было лишь воспоминанием, она внезапно чудовищно остро осознала, как боялась, не за себя — за него.
Она даже сама не до конца понимала, почему осталась в здравом уме: наверное, потому лишь, что это последнее всепоглощающее желание помочь выжгло в ней любые прочие чувства.

— Лорд мой, — шепнула Эра.
И — ничего больше, потому что в двух словах сокрыто было всё, что она сейчас хотела — и что могла бы — ему сказать.
Тонкая женская рука очень нежно, ласкающе коснулась лица дьявола; горячие пальцы прошлись по его скуле, щеке, легко тронули губы. И жрица вновь улыбнулась, на мгновение окатив павшего ангела собственным согревающим светом, укрывавшим, точно пухом.
Выдохнув, женщина сильно подалась вперёд, уткнулась лицом в грудь супруга, бессильно раскинула крылья и замерла, прильнув к чужому телу. Медные волосы её, более не собранные в косу, рассыпались огненным водопадом, стекая по спине, захлестнули собой белую простынь и диван; Орлица же закрыла глаза, внимая мерному, глухому звуку его сердцебиения.

Тепло обнявшего её дьявола проникало под кожу, впитывалось в кровь и обнимало измученную усталостью жрицу невероятной нежностью. Затихшая Эра чувствовала себя невероятно: никогда прежде она не чувствовала такого спокойствия, глубокого, как океан в штиль, растворившись в бережно поддержавших её сильных руках — и в его первородной тьме. Прежде столько лет искавшая в чертах другого отражение его, сама о нём не помня — и оттого вечность уничтожая саму себя в бесплодной надежде, которой не суждено было сбыться, ныне жрица чувствовала всепоглощающее счастье от возможности просто слушать его голос и понимать, что она не заперта более в своём иллюзорном мирке вечного страха одиночества и пустоты.
"Я не оставлю тебя."
Ей не о чем было больше просить; даже этого она попросить никогда бы не посмела — но он предложил сам, он пообещал ей, и она знала, что его слово будет тяжелее камня, крепче вечности самой. Чуть приподнявшись, она взглянула в идеальное лицо павшего ангела, вновь с наслаждением прошедшись взором по его чертам. Взгляд её ласкал, как белый шёлк, льнувший к коже.
Как объяснить ему то, что она чувствовала, не имея, не зная слов, что отражали бы правду хотя бы на сотую долю? Она не представляла; но свет, всепоглощающий, сияющий свет, равного которому не могло дать ни одно солнце, свет, что притаился в её глазах, отвечал за неё.
— Я верю тебе, Агриил. И буду верить всегда, потому что иначе я не могу, — просто ответила женщина.
И не было ни малейших сомнений, что она говорила чистую правду.
Он был для неё землёю и небом, миром целым; и всё остальное было неважно.

Эра чувствовала отголоски его размышлений — не понимала, но чувствовала, замечая, как оттенки эмоций сменяют друг друга, и не мешала супругу думать, вновь устроившись на его груди и позволяя волнам, порождённым его близостью, баюкать её, утешая всякую боль. С ним было хорошо; по-настоящему хорошо, без любых оговорок.

Но следующие его слова разорвались в голове цветными осколками, на миг лишив возможности видеть и слышать, уничтожив всю вселенную — чтобы собрать её заново с последним уроненным на пол звуком. Точно стеклянный шарик, тот упал на водопад медных волос, пропавших степными травами, и увяз в них навсегда.
Из женщины точно вырвали голос, она смогла лишь схватить воздух ртом, не в силах вымолвить ничего; оглушающая, ослепляющая откровенность, с которой Белиал говорил, заставила её задохнуться. Может быть, на самом деле она ещё вовсе спала, забывшись в трансе; но нет, тепло — его тепло — было слишком реальным. Оно не смогло бы привидеться ей в мороках отдыхающего разума.
Жрица долго, очень долго молчала и, когда заговорила, речь её была тиха:
— Мы не можем изменить то, что уже было, и не изменим то, что будет во тьме конца времён. Как и ты, я знаю, что уйду первой, и меня это не пугает так же: но до этого ещё целая вечность, и я не хочу думать о том. Что бы не случилось дальше — сейчас и здесь я твоя, и я счастлива тебе; и никогда не буду жалеть об этом. Я шла к тебе столько миллиардов лет — разве что-то теперь может отвернуть меня от твоих рук? — И она закончила, ещё тише, но очень твёрдо, серебряным звоном вплетая свой шёпот в его естество: — Я люблю тебя.
И улыбнулась, едва уловимо, почти невесомо коснувшись чужих губ. В поцелуе этом была бескрайность всех её чувств — и лёгкая, чарующая нота незавершённости, манящего обещания.

Их деликатно, но неумолимо прервал маявшийся за дверью комнаты Рафаил. Крылатая валькирия, на миг задержав у лица мужа горячую ладонь, одарила его ещё одной вспышкой золота, бережно коснувшись разума и открыв всю себя, и затем повернулась, с лёгким, хрипловатым стоном спустила ноги вниз, на пол. Мысль встать — а встать было нужно, просто потому, что оторваться от Агриила иначе она бы не смогла, — сразу перестала казаться столь простой.
Если душа Эры парила где-то в поднебесье, то тело требовало собрать себя по кускам и дать ему возможность полноценного отдыха уже без всяких ухищрений.
— Мы не то, чтобы закончили, но иначе это затянется очень надолго. Если кто-нибудь из вас поможет мне добраться до кресла, потому что сама я ближайшие несколько часов вряд ли буду способна к столь серьёзным боевым подвигам — то можете считать, что мы с супругом в вашем полном распоряжении для расспросов, — мягко улыбнулась жрица.

Устроившись в кресле, в котором было достаточно места, чтобы она поместилась в него со своими крыльями, валькирия с некоторым трудом приняла удобную позу, по-кошачьи подтянула под себя ноги, запахнулась в оперение. Одежды на ней было не так, чтобы много: после манипуляций лекаря, не ставшего заморачиваться сохранностью предметов гардероба, чтобы добраться до раны, в целости у Эры остались только плотные военные брюки и тонкая хлопковая майка; и ей было холодно.
Горячий бульон из рук крылатого юноши она потому приняла с особой благодарностью, пригубила его, после первого же глотка чувствуя согревающую волну внутри. Тело обрадовано внимало этому чувству.

Выслушав речь мужа, жрица кивнула, привычно куснула себя за нижнюю губу, как делала всегда, обдумывая слова, и продолжила за него:
— В том, что мы узнали и увидели, отчётливо заметно, как отчаянно Творец пытался развести троих старших братьев по разным уголкам вселенной, а ещё лучше — перессорить их друг с другом, попутно выведя кого-то из игры с концами. О том же нам сказал и Судьба. Яхве боится своих сыновей, которые пошли своей дорогой, отказавшись выполнять то великое "предназначение", которое Он хотел. До тех пор, пока их троица не собралась, пока Михаила нет в нашей реальности в полном здравии и рассудке, Ему намного спокойнее и нет смысла опасаться за трон.
Она снова уткнулась в чашу, позволяя братьям обсудить это странное и несколько пугающее знание самим.
Воительница была не просто женщиной, она была воплощением всего женского задолго до того, как в Эдеме появилась не то, что Ева — Лилит; она много раз была матерью, и далеко не все её дети отвечали возвышенным родительским ожиданиям. И понять Отца, который не любит — и боится! — собственных детей, она была не в состоянии по определению. Подобные мысли просто не в силах были уложиться в её голове.

Отставив пустую посуду, Эра мягко провела ладонями по лицу, окатив кожу золотистым сиянием, посмотрела на бывших серафимов задумчиво.
— Мне не нравится мысль с хронопарадоксом, — начала она.
— Она вообще никому не нравится, — заметил Рафаил, — игры с пространством-времени потенциально отнюдь не самая безопасная вещь во вселенной.
Шаира кивнула и твёрдо посмотрела на супруга. Мелодичный её голос вновь пропустил сквозь себя эти нотки бесконечного упрямства, которым она славилась всю невероятно долгую жизнь.
— Ну вот. Но я согласна, что особых вариантов, чтобы понять, куда Люцифер отправил Михаила, у нас не то, чтобы много. Слишком перепутанные нити; я не вижу ответа, несмотря на возможность замечать всё сокрытое, и сомневаюсь, что смогу спросить у воска или огня. У меня есть власть над временем, милорд, ты сам это знаешь, а до вчерашнего дня Люцифер не мог меня вспомнить. Я слабее тебя, но и заметить меня куда сложнее; даже если я появлюсь у Утренней Звезды перед носом, он едва ли обратит на меня внимание: в его масштабах сил я так, звёздная пыль. — Она чуть помолчала, но потом добавила: — И Михаилу я должна очень многое: в конце концов, без него меня бы не существовало. Белиал, просто подумай о том, чтобы отпустить сквозь время меня, а не отправляться туда самому.
— Что я пропустил? — С заметным любопытством спросил лекарь, колко взглянув на старшего брата.
Дьявол по своему обыкновению был чудовищно мрачен и потому, кажется, для дальнейших расспросов признан негодным. Лёгкая Эра годилась на роль энциклопедии с заметно большим успехом.

Поморщившись от ощущения пересохших губ, дева битв посмотрела на хозяев дома и тихо попросила воды; поднялся Лорин, отставив свою коробку на пол, и куда-то деловито умчался. Вернулся он вскоре, но вместо ожидаемой чашки приволок целительнице целый графин и высокий стакан, пристроил их рядом с её креслом и ободряюще коснулся хрупкого плеча. Запрокинув голову, жрица ответила ему благодарной и мягкой улыбкой.
Вода смыла неприятный, горьковатый привкус с языка; чуть слышно выдохнув, Эра прижалась горячим лбом к гладкой прохладной поверхности стакана и задумалась.
— Это долгая история, — наконец произнесла она, — с Мелеосом, его безумием, мраморной статуей, вмешательством Творца и другими интересными подробностями.
Рафаил, услышав имя безумного артефактора, усмехнулся и чуть качнул головою. Он достаточно хорошо представлял себе объём шизофрении в голове этого творца, чтобы осознавать масштаб его задумок.
— Михаил дал тебе душу?
Эра просто кивнула, отняв стакан и плеснув себе ещё воды. На красивых женских губах блестела влага.

Зелёные глаза, обернувшиеся к павшему ангелу, смотрели внимательно и немного негодующе, но потом женщина только вздохнула и покорно склонила голову, признавая его право запретить ей делать глупости. На самом деле, Эра умела настаивать на своём, когда считала это необходимым, но с дьяволом она один раз — и навсегда — предпочла за благо просто смириться с его решениями: как бы то ни было, отрицать то, что супруг был умнее её, поступавшей в жизни чаще по наитию, чем по разумению, и много опытнее, она не могла.
Да и, говоря откровенно, не было никаких сил, чтобы с ним спорить — особенно сейчас. Кивнув лекарю в знак согласия, воительница, не сопротивляясь, позволила поднять себя на ноги и осторожно отвести в спальню. Даже несложный процесс избавления от одежды был мучителен; но падение на мягкую простынь, легко пахнувшую лавандой, рядом с Белиалом искупило всё. Жрицу снова окатило волной безудержного, несокрушимого счастья, и любые беды, что были позади или притаились в будущем, ничем не могли её взволновать.

Мягкий поцелуй в шею заставил женщину на мгновение вспыхнуть солнечным бликом; Эра нежно коснулась тёмных волос супруга, запустила пальцы в их густой шёлк, наслаждаясь оглушающим чувством близости. Затем её горячие ладони скользнули по обнажённым лопаткам Белиала, прошлись по тонким бледным шрамам, оставшимся лишь болезненным напоминанием о его крыльях; прильнув к мужчине, жрица прикрыла глаза, позволяя себе раствориться в тепле его объятий и мягкости постели. Ноющая боль в груди, растёкшаяся от излеченной раны, стремительно отступала и таяла, точно лёд по весне, испугавшись чужого жара.
— Нет, — так же тихо ответила она, — нет, это не глупость, милорд. Однако я не могу обещать тебе, что соглашусь сидеть под замком всю оставшуюся вечность… Но я обещаю, что буду очень, очень, очень осторожна. Я не покину тебя.

***

Первое, что сделала Эра, спустившись в кухню — намертво вцепилась в стоявший на столе кофейник. Аккуратно попытавшийся выдрать его из хрупких женских рук Лорин потерпел категорическое и абсолютное поражение, тяжело вздохнул и вытащил из шкафа второй; лекарь же, одарив сестру строгим взглядом, велел ей для начала поесть.
Жрица послушно согласилась, но кофейник не отдала всё равно. Её нервная система, на самом деле совершенно не нуждавшаяся в стимуляторах, явно требовала кофеина исключительно из психологических соображений, и отказать этому желанию было невозможно.

Где-то к третьей чашке мир вокруг наконец обрёл нормальные, естественные краски, не приглушённые сероватой дымкой, а жизнь вновь стала приятна и удивительна. Воительница стала способна не только смотреть, но и видеть, и слышать обращённое к ней слово.

Предложение Рафаила явно не привело дьявола в восторг, но жрица нашла, что оно совершенно разумно. Конечно, смертному ныне бывшему серафиму было опаснее ввязываться в подобную авантюру, чем им, но риск того стоил; да и погибнуть на руках властного над душами герцога ада и целительницы нужно было ещё очень постараться.
Впрочем, в талантах новообретённой своей семьи бывшая валькирия нисколько не сомневалась. Сколь бы не были чудны языческие пантеоны, с которыми её плотно связали узы крови во времена бесконечного странствования по вращению колеса Сансары, дети Яхве с лёгкостью их превзошли.

Женщина благодарно коснулась руки лекаря:
— Спасибо.
Парень с павлиньими крыльями искренне нравился ей, и Орлица была рада его желанию отправиться с ними.

Однако следующий же его вопрос застал её врасплох.
— Ммм… — Задумчиво протянула жрица, обернувшись к дьяволу, выглядевшему до крайности, просто подчёркнуто невозмутимо, чуть прищурилась и отрицательно встряхнула огненной своей гривой. — Нет, знаешь, не пришлось услышать от него таких интересных подробностей. На момент заключения брака нам было и не до разговора вовсе, а после как-то закружилось: Асгард, Михаил, Люцифер, пародия на Бога… В общем, после нам тоже было не до разговоров на отвлечённые темы. Белиал?
Нежный, ласкающий слух голос певчей птицы прозвучал очень вкрадчиво. Лорин фыркнул, не особенно старательно маскируя смех под покашливание, и отвернулся к окну, делая вид, что всматривается в погоду.

Разговор, состоявшийся на кухне в доме Рафаила, вновь окрылил Эру. Она даже не могла бы объяснить словами, вздумай кто спросить, что заставило её так сиять; ведь супруг был прав — всё дело в чувствах, которые не поддаются тому, чтобы их выразить. Не держись жрица сейчас за руку Белиала, казалось, она может просто воспарить над землёй, попросту забыв её касаться.

Вскользнув в клуб следом за мужем, она стремительно прошла мимо других столов, не обращая внимания на окружающих, точно птица — на ветке, устроилась на стуле, уперев оба локтя в столешницу, чуть прищурилась, всматриваясь в неяркий светильник на противоположной стене. Тот пару раз моргнул, и она отвела взгляд, переведя его на дьявола.
— Нам не нужно заклинание поиска, — тихо и спокойно ответила женщина, и в её голосе прорезалось что-то неразличимое, текуче-переливчатое, точно голос воды самой. — Мы же не хотим оставлять следов, верно?
— А как ты предла…
Она перебила Рафаила лёгким, стремительным движением тонкой руки.
— Мелеос хотел сделать меня старшим арканом в колоде Басанос — Жрицей. Я сбежала от него до того, как ему это удалось, поэтому в колоде остались лишь Священные Врата, но сила, которая зародилась во мне задолго до того, как мастера озарило, никогда не уйдёт, ибо она — и есть я. — Топкие зелёные глаза весело сверкнули, обдав бывшего серафима волной лёгкого, смешливого ощущения тепла, а Эра продолжила говорить, мелодией голоса оплетая своих собеседников, точно шёлковыми нитями: — Вам не понять её, вы оба — вы мужчины, вы другие. Но я — женщина, Мелеос создал меня воплощением женского, и я хожу по иной стороне бытия. Это… Не магия. Это иное. Я вижу то, что вы не можете увидеть, как я порой не могу понять то, что понимаете вы; я вижу сокрытое, я вижу любые тайны, мне просто надо пожелать их расшифровать. Теперь помолчите и дайте мне подумать.

Эра переплела тонкие сильные пальцы, прижала их к губам и замолчала, устремив пустой взор в неизвестность. Тёмный зрачок её расширился, обещая поглотить всю вселенную, когда она проскальзывала каплей родниковой воды по нитям паутины, в чувствах, в ощущениях, в темноте ища нужный ответ.
Спустя вечность, растянувшуюся в долгие девять минут, она выдохнула, повела крыльями, затем привычным жестом отбросила рыжие волосы с остроскулого сосредоточенного лица.
— Милорд, — обратилась она к супругу. — Мне нужно вино и воск. Вино — только красное, в прозрачном бокале, и восковая свеча.
Хозяйским жестом подозвав официанта, дьявол запросил всё, что перечислила супруга — и коробку сигарет для себя, проигнорировав возмущённый взгляд Рафаила. Когда вино появилось, он снова заговорил на языке, древнем, как он сам. Поверхность почти чёрного напитка всколыхнулась, а на самом дне бокала зажглась алая искра.
— Пользуйся, — после короткой беседы со стихией улыбнулся он жене.

Взяв фужер в левую руку, женщина провела над ним ладонью и, поднеся к полным губам, слабо дохнула на алкоголь; на поверхности заискрилось расплавленное золото, и Эра бережно отставила бокал на стол. Следом, сосредоточенно следя за тем, как изменяются блики в одной ей понятном танце, подвинула подсвечник, с тем расчётом, чтобы беспокойный огонёк пламени отражался в изогнутой хрустальной стенке.
— А теперь — вы, оба, молчите. Мой транс не терпит лишних слов, — строго наказала она своим спутникам, следом нежно и ободряюще коснулась тяжёлой руки супруга, в одном только этом бережном жесте убеждая его не волноваться.
И — пропала, с лёгкостью оставив собственное тело, ненужное в той стороне, куда требовалось проскользнуть одной только своей обнажённой, как ведьма в полнолуние, душою. Она уходила в себя — и за пределы видимой реальности одновременно.

Лунарная часть бытия, воплощённый архетип Венеры, дыхание жизни самой; Эра не нуждалась в знании, чтобы понимать мир — она просто видела то, что существовало, перешагивая через осознание, как через ступень ненужную, она отдавалась своей силе целиком, без труда растворяясь в тайне созидания. Она не была творцом, как был её супруг — но она способна была объять и отдаться его творению.
Она не зависела от времени, сквозь луну и воду тесно сплетённая с великой этой рекой, а от того вечно зная и то, что было, и то, что будет. В её подсознании всегда таился этот странный, волнующий образ, который жрица помнила даже тогда, когда забыла самое себя: рыжие рыбки в глубоком бассейне; и она щедро зачерпнула из него кристальной воды в пригорошню, пропуская её сквозь горячие пальцы, и, уходя вниз, вода приятно холодила белую кожу.

Вино в бокале вспенилось, тревожно всплеснуло, едва не перехлестнув через край. Вкрадчивая, тревожная сила, проводником для которой оно стало, жаждала слиться с той, что олицетворяла её, и сияющие искры пустились в безудержный пляс, складываясь не то в созвездия, не то в настоящий вихрь.

Зазолотились нити событий, раскинулись ловчей паутиной для неосторожной бабочки, но чуткие пальцы хранительницы тайн всех без труда отыскали нужную, потянули к себе, на челнок для ткацкого станка наматывая историю и ища таившийся в конце её ответ. Цепь образов, которые практически невозможно было осмыслить, накрыла её морской волной — но женщина и не пыталась, просто принимая их таковыми, как они были, не задумываясь о том, что может значить каждый из них по отдельности; мироздание податливо пропустило сквозь себя то, что она искала, слившись с дождём и лунным светом.
Полотно, состоявшее из чужих воспоминаний и недомолвок, из переплетений сил и судьбы умершего архангела, становилось всё больше, а она ткала его, утком вплетая в основу всё то, что никто не смог бы увидеть. И узор, которого не существовало, но который был для жрицы более, чем реален, вспыхнул, обдав её существо острейшим чувством разгаданной головоломки.
Она нашла то, что было нужно.

Эра потянулась к Белиалу, ещё не до конца вернувшаяся из транса, хранившая на себе отпечаток танца на иной стороне разума, и поцелуй её вышел долгим и слишком уж жадным; и за миг до того, как разорвать его, она, не задумываясь о том, как, швырнула в мужа сияющий, пламенеющий образ, который рассмотрела сквозь пелену тайн.
— Огненный фонтан, — произнесла она вслух, откидываясь на спинку стула. — И никаких заклинаний.
И засмеялась, тихо и пьяно, прикрывая горевшие светом — да жаждой — глаза.

Кажется, Рафаил вздрогнул.

Один лишь шаг до высоты,
Ничуть не дальше — до греха.
Не потому ли в этот миг
Ты настороженно-тиха? ©

Хмельной, пьянивший и пьяный одновременно, женский смех разбился о поцелуй, когда дьявол рванул Эру к себе, обдав её своей яростью — и желанием; и она, не смея противиться, откликнулась ему горячечным, пропащим взглядом из-под тёмных ресниц, обжигавшим раскалённой чистотой её любви.
Мрамор женской кожи пах мёдом и луной, и сама она теперь была огнём и полётом, не имевшим равных в мироздании всём. В последнем осмысленном жесте она провела рукой по своим волосам, срывая с них металлическую шпильку, удерживавшую густые локоны в некоем подобии порядка, швырнула её на стол, и шёлковый водопад хлынул яростью разожжённого костра.

Она не помнила ничего, кроме его желания — и кроме её ответа, и ничего иное сейчас не могло быть важным.
"Бери же всё, что нужно тебе!"
Ей не было нужды кричать — он слышал её и так, ведь она принадлежала ему целиком, покорившись его силе и полностью признавая его право безраздельно владеть собой; он услышал её сейчас — она увидела это в его усмешке, ударившей наотмашь и подарившей острое, уничтожительное чувство бескрайнего наслаждения.
И он взял её пламеневший свет и огонь, в ответ позволив ей раствориться в его густой темноте, отдавшись всей собой. Её естество звенело и пело: музыкой дождя и шорохом тёмных лесов, женской слабостью, таившей в себе величайшую силу жизни самой; и не было ничего правильнее, чем то, как он жаждал напиться ей.
Делясь с ним собственной сутью, она не становилась слабее; желавшему брать она могла отдать всё, не задумавшись, ибо в том была сама природа её, древняя и тайная, прокладывавшая дорогу новому. Сквозь его разум и душу она прорастала белыми цветами, щедро отдавая собственное сияние — и распаляясь от этого лишь ярче, до вспышки сверхновой, до сердца новой вселенной. Чем больше брал он себе, обжигая её болью и хищной, чисто звериной своей страстью, тем сильнее становилась она, превратившаяся уже в чистое расплавленное золото.

И когда дьявол сжал её в последний раз, оставляя на нежной коже следы сильных пальцев, она полыхнула так ярко, что сама едва не ослепла, уткнулась в его грудь, бессильно уронив огромные крылья и тяжело, отрывисто дыша. Набатом ударившее слово заставило женщину сладко вздрогнуть, прижаться к мужу крепче; и она согласилась, тихо и покорно:
— Твоя.
Его — навсегда.
От этой мысли веяло жаром и привкусом крови.

На вернувшегося Рафаила жрица едва взглянула, уловив отблеск его вспыхнувшего — и тут же мгновенно пропавшего недовольства, улыбнулась как-то рассеянно и, окинув взглядом клуб последний раз, откинулась на плечо супруга, ныряя в безвременье перехода, что унёс их обратно в настоящее. Говорить ей ни с кем не хотелось, ибо сейчас в словах не было никакого смысла.
Жестом попросив Белиала налить кофе и ей, Эра устроилась у него под рукою, как можно ближе придвинув свой стул, и теперь смотрела куда-то вдаль, тихо потягивая горячий напиток. Сама мысль о том, что Михаил обнаружился прямо под носом у Яхве, действительно веселила; вообще, похоже, чувство юмора у Судьбы было ещё более своеобразным, чем у Создателя.
Но что ж: Эдем так Эдем. Ей не было разницы, куда отправляться.
Благодарно кивнув бывшему серафиму, женщина вновь уткнулась в свою чашку, предоставляя мужчинам самим разбираться в технических подробностях их дороги. Пока она сделала всё, что от неё могло потребоваться.

Серебряный Град был в совершенно кошмарном состоянии. Ступившая на благословенную райскую землю последней, жрица с отчаянной горечью увидела его — и поняла, насколько ужасны были последствия всех последних событий, сплётшихся в единую цепь огромной беды. Всюду лежали обломки и осколки, всё перевёрнуто, перекручено; почти не было зданий, что уцелели хотя бы наполовину.
— Я ведь его тоже помню, — с грустью ответила Эра, скользя смазанным взором по разрушенным зданиям, по баррикадам, по следам войны и захлестнувшей Эдем ярости. — И я помню Эдем… Не таким.
Сунув руки в карманы, она бесшумно шла следом за супругом, больше не смотря по сторонам. Трагедия Серебряного Града, когда-то ставшего ей домом, уже не казалась столь далёкой от жрицы, как она наивно думала в начале: увиденное больно царапалось в сердце, заставляя вспоминать высокие тонкие шпили и зеленеющие сады, вместо которых остались лишь пепелище да обломки некогда изящных строений.
Война всегда чудовищна, где бы в мироздании всём она не звучала.

До фонтана они добрались спокойно; послушно оставшаяся у границ воющего адского пламени жрица прислушивалась к тому, что доносилось изнутри, куда ей не было хода. Бархатный голос Белиала звучал низко и глухо, но слова можно было разобрать; однако ответа ему так и не последовало.
Женщина чуть закусила нижнюю губу, обдумывая этот факт. Выходило, что Михаил всё-таки выжил, несмотря на то, что сначала он попал под удар Беллы, а потом и вовсе остался заперт в огне, что был ему чужд по природе своей. В сердце валькирии вспыхнуло сожаление: муки, которые за это время успел пережить князь, едва ли шли в сравнение с тем даже, что он успел натворить, будучи под влиянием той отвратительной пародии на Бога.

Отступив чуть от пылающего края, Орлица встретила павшего ангела, вынесшего брата на руках. Пристально посмотрев на дьявола, чуть по-кошачьи склонив голову к левому плечу, Эра молча кивнула, дохнула на лоб архангела, погружая его в глубокий и тёмный сон без всяких сновидений, грациозно развернулась на носках своих сапог и стремительно выскользнула под покосившуюся арку. Вернулась она минут через пять, всё столь же невозмутимая и собранная.
Осмысливать всё безумие ситуации явно нужно было как-нибудь в другой раз, а прежде следовало разобраться с более насущными делами.
— Я спровадила Рафаила. С него и Лорина точно хватит на сегодня, ты прав; с этим всем справимся своими силами. Твой кофе, — женщина продемонстрировала отобранную у целителя кружку, — подумала, что захочешь его допить. Да… Пойдём домой.
Воительница резко тряхнула волосами и протянула руку, строя портал. В ней часто прорезалась эта странная привычка опирать все действия на жесты, пропуская энергию сквозь пальцы и ощущая её в ладонях, как оружие — или иглу, а не управляя только мыслью.
Спустя несколько секунд вспыхнуло в воздухе густое марево.

Арка перехода вывела их во дворец Белиала; женщина успела даже мимолётом удивиться, как стремительно изменилось для неё понятие дома и как диковинно оно выглядит теперь. Впрочем, особенно размышлять об этом тоже было некогда; сбросив на пол с дивана, на котором когда-то очень давно, почти что в прошлой жизни, дьявол отпаивал вином её саму после потрясающего воображение знакомства с Метатроном, пару папок с бумагами, дева битв осторожно помогла мужу уложить тело архангела.
К ней заклятье Арабеллы приникнуть не смогло: тёплая золотая вспышка мгновенно уничтожила занявшееся было на лёгких белых ладонях изумрудное пламя. Будучи сама по себе очищающим огнём, несущим не боль, но освобождение и свет, Эра была бесконечна далека от того, что сила павшего архангела-судьи могла бы карать. Прегрешений на ней было немало; но все они пали и рассыпались в пепел во вновь разожжённом костре божественного пламени.
— Он выглядит хуже, чем я предполагала, если честно. Я слышала, что ты говорил там, в фонтане, про убийство и возрождение… Есть у меня чувство, что это будет проще, чем пытаться его исцелить, — произнесла жрица, присев перед диваном на корточки и внимательно изучив искажённое мукой лицо Михаила; потом, грациозно поднявшись, повернулась к супругу и жестом велела показать ей руки. — Дай посмотрю. Ммм… Да. Знаешь, мы ведь с мисс Крейн тоже знакомы… Могу сказать, что она потрясающей затейливости девушка, и с каждым новым всплывающим открытием о её многогранной личности я в этом убеждаюсь всё более. Ангельская пыль — просто феерично, особенно в вопросе последствий. Мне нужна чистая вода.

И я в полной темноте заклинаю змей,
Превращаю боль
В вино и хлеб. ©

Прижавшая руки к своей груди в каком-то странном, защитном будто бы жесте крылатая валькирия внимательно слушала супруга, не делая ни одной попытки вырваться из его стальных объятий. Целиком состоявшая из света, очищающая одним только желанием своим — ведь в этом стремлении было всё её существо, — Эра на самом деле не умела воскрешать, хоть и способна была даровать жизнь, постигшая через чуждое мужчине таинство деторождения этот величайший дар вселенной.
Как и всякая женщина, для того, чтобы делиться жизнью, она вынуждена была брать её из себя самой, не задумываясь, впрочем, о последствиях или своих возможностях — но её одной было слишком мало, чтобы вернуть из небытия светлейшего князя. Тихо выдохнув, жрица кивнула; жадная, тёмная бездна энергии, жившая в сути её супруга, была воистину безграничной — как всё его творение, которое сейчас будоражило её своей близостью где-то у края сознания.
Брать его силу было невыразимо сложнее, чем собственную, живущую в крови и естестве её, но и было их несравнимо больше. Омут этот, бездонный и жуткий, пугал и манил к себе одновременно.
— Держи меня, — коротко попросила она, и вновь — ни тени сомнения в мелодичном голосе, только спокойное, сосредоточенное желание помочь, — я уже отдавалась твоей силе, но каждый раз это чувствуется, точно в первый. Не привыкнешь к такому.
Рывком, обдав дьявола порывом ветра, целительница распахнула крылья, позволяя ему оказаться очень, очень близко, грудью ощущать острые женские лопатки и лёгкое касание пуха, и медленно протянула ладонь ко лбу князя.

А затем — она упала во мрак, оборачиваясь в нём лучиком живого света.

Первый глоток этой темноты, холодной и страшной, как беззвёздная ночь, едва не заставил её вырваться, забившись птицей в силках его рук, но Белиал удержал жену рядом; прикосновением клейма вспыхнувшая боль от его ладоней очистила разум, выжгла всё ненужное, бесполезное сейчас. Жрица замерла, бесстрастно всматриваясь в разверзнувшуюся пропасть, чтобы затем по нити, блеснувшей раскалённым металлом, скользнуть в самое её сердце не затухавшей никогда искрой.
Тьму обернуть светом, напоив собственной сутью, ей удалось почти сразу, стоило лишь захотеть этого так, как умела она — в едином порыве превратившись в одно только воплощённое желание. Не страсть, не чувство долга; но что-то иное, что было в миллиард раз сильнее.

В мёртвое тело Михаила она вплетала жизнь, стягивая прорехи небытия чистым золотом.
Дьявол щедро делился с ней собой, позволяя черпать энергию полными пригоршнями; там, где его пальцы сжались слишком сильно, вновь проявились трещины на её коже — тонкие, точно волос, как на фарфоровой куколке; они озарились изнутри тревогой и огнём.
"Яблоко!" — Звонким, птичьим криком ударилось в чужое сознание, сплетённое сейчас с её собственным так тесно, что сама Эра уже не могла бы разобрать, где и чьи мысли.

Она сжала плод из садов Идунн левой, свободной рукой, но вместо того, чтобы соком брызнуть из-под сильных пальцев, он вдруг рассыпался в пепел, освобождая что-то до боли, до слепоты сверкающее, точно алмаз, на который попало пламя в тысячу свечей; и женщина, оставляя пламеневший след за своей ладонью, вложила освобождённую душу князю в ложбинку между ключиц — и та растворилась в нём, легко скользнув под кожу, точно острие иглы. Задумываться о том, почему это нужно было сделать именно сейчас, Эра даже не пыталась — просто видела в переплетённых линиях таинственного, манящего к себе знания, и верила тому, что читала на изнанке реальности.
В конце концов, разве был у неё сейчас, разлетевшейся в искры от солнцем разожжённого костра, добровольно отданной перекрестью сил, выбор?
Холод, злой мертвенный холод, которого не существовало вовсе, но который остро чувствовался от тела архангела, ушёл, обернувшись в дым.

Долгие несколько мгновений, в которые глаза её медленно угасали, принимая свой обычный густо-малахитовый отлив, тревожный и зыбкий, как таёжные болота, где ни найти следов и правды, Эра молчала, замершая, застывшая отпечатком на реальности кабинета: то ли картина, то ли призрак, случайно оказавшийся здесь. Только глухие удары её сердца выдавали в ней жизнь, и дьявол, должно быть, слышал их, ибо их попросту нельзя было не услышать — они были подобны набату, созывавшему на пожар.
Наконец она выдохнула, тяжело ударила по воздуху расправленными крыльями и зябко, немного неловко обхватила себя за плечи. Руки жрицы заметно подрагивали, но улыбка, безмятежно-мягкая, всё ещё оставалась при ней, и в этом мягком движении женских губ таилось спокойное, удовлетворённое чувство правильности. Они сделали то, что было должно.
Эра до конца не понимала, как, чувствуя растерянность и даже, пожалуй, удивление от самой себя, но одновременно с тем она ощущала и абсолютное спокойствие. Эту часть трагедии они прошли, оставив позади и встречу с тварью, примерившей лицо Бога, и покаяние во всех своих грехах, и затяжное падение в бездну силы, из которой, казалось, невозможно было вынырнуть.
— Ты уже можешь отпустить меня, — тихо шепнула жрица Белиалу, сейчас особенно остро ощущая вбившиеся в её тонкие плечи пальцы. — Я в порядке и подожду пока падать в обморок. Правда.

Бледный, как тень самого себя, Михаил всё ещё был без сознания — но несомненно теперь он был живым.