Предчувствие беды полоснуло по нервам отточенным ножом, когда валькирия наливала двум коллегам, расположившимся на диване, капучино из недавно всё-таки приобретённой кофемашины. По кабинету замдекана по научной работе витал лёгкий горьковатый аромат, один из гостей в обстоятельной манере излагал подробности оформлявшегося гранта на продолжение исследований, когда их прервал звон разбившейся чашки, выскользнувшей из сильных пальцев.
Задохнувшись от накатившей волны боли, что птицей колотилась в висках, жрица схватилась за спинку кресла, хватая ртом воздух, но глаза её не видели кабинета, не видели людей; вместо этого она смотрела на пустыню да низкое жаркое небо, затянутое клетью. Одна попытка касания к разуму дьявола, от которой её перекрутило вновь, решила всё. Берлинский университет мог прямо сейчас рассыпаться в прах, и она не обратила бы на это никакого внимания.
Где-то на Аравийском полуострове сейчас бился об ловушку павший ангел, и на всё остальное Эре было плевать.
— Вон! — Рявкнула дева битв.
В пылавших глазах её умирало солнце.
Учёные, нужно было отдать им должное, повторять себя дважды не заставили. Может быть, они и сочли подобный приказ крайне невежливым, но оставаться наедине со зверем, что прорезался сквозь прекрасный облик, им не хотелось куда сильнее, чем соблюдать приличия.

Вихрь подхватил статную фигуру, сильную, несгибаемую, как копейное древко, опалил дорогой костюм, оставляя в военной форме без знаков различия; широко распахнутые глаза смотрели сквозь время и пространство, выискивая якорь, который позволил бы искрою по-над бездной скользнуть к тому, кто нуждался в ней. Пальцы лихорадочно перебирали нити; не то, не то, вновь не то; и вдруг острая вспышка узнавания, смешанная с увечившей болью. Издав торжествующий, злой клёкот, дева битв осыпалась искрами от костра, сминая расстояние, как клочок ненужной бумаги.

Раскалённый воздух пустыни взрезал чеканное лицо дочери богов шершавой пощёчиной, и она зарычала, сбрасывая с себя человечность, как змея — старую кожу, что стала ей мала. Сейчас было не до того, чтобы заботиться о равновесии; Сехмет была яростна и свирепа, как песчаная буря, но она не была глупа. Смерть архангела — её архангела, — до которой благодаря стараниям очередных ополоумевших на почве власти смертных оставались считанные минуты, с лёгкостью могла уничтожить половину мультивселенной.

От её лап не оставалось следов: люди были гостями средь дюн, но она — она была владычицей пустыни задолго до того, как люди научились держать в руках каменные топоры, и пустыня признавала её всюду, куда она не принесла войн и убийств. В зверином оскале притаилась ненависть столь жгучая, что она бы звёзды перемолола в пыль и ссыпала их в барханы; дикая кошка, припав на брюхо, коброй скользила вперёд, вперившись янтарными глазами в замкнутый оккультный круг.
Как они посмели, как помыслили даже об этом.
Никто. Никогда. Никогда! Не смел переходить дорогу золотой Сехмет. В своём безжалостном гневе она, защитница правителей, не знала ни пощады, ни милосердия.

Высокий, бьющийся струной на ребабе напев захлебнулся истеричным криком, когда львица прыгнула на ближайшую к ней спину, маячившую столь заманчивой мишенью, и ритуал потерял точность, взорвавшись изнутри кровавыми брызгами. Поверх решётки расцвели убийственные бутоны заклятий, которыми осыпали божество, собиравшее свою жатву, но, не понимая, с кем именно им пришлось столкнуться, люди не смогли противопоставить ей ничего, что не разорвали бы в клочья кошачьи когти.
Изголодавшаяся пустыня охотно принимала жертвы.

Проскользнув между прутьями, точно кобра, Сехмет пробралась к павшему ангелу, безразличная к бесновавшейся силе, которую теперь некому было удержать, ибо все заклинатели были мертвы. По напряжённой спине пробегала мелкая дрожь вздыбившейся шерсти; встав над ним и закрыв умиравшего архангела собой, львица склонила тяжёлую голову, дохнула на идеально очерченные губы жаром и запахом крови. Из глотки её вырывался странный, утробный звук, слишком тихий для рыка; толкнувшись носом в щёку Белиала, зверь тяжело выдохнул, хлестнул себя хвостом по шелковистым бокам.
Магическая клеть жгла, но львица не делала ни единой попытки сдвинуться с места: что ей, ставшей солнечным огнём, до этого жара. Золотая шкура слепила своим сиянием.

Бесшумно ступая по дюнам, львица мягко, но упорно шла вперёд, отблёскивая янтарём глаз. Тяжёлая рука супруга на её загривке, вынужденного опираться на сильную спину, обжигала и тревожила, но зверь продолжал идти, уводя своего ангела всё дальше и дальше от останков клети, из круга, от мёртвых тел, прочь, на юг, позволяя интуиции и чутью выбирать путь. Возможно, ей лишь хотелось так думать, но вскоре стало чуть легче дышать.
Остановившись, кошка требовательно хлестнула себя хвостом по правому боку, напряжённо рыкнула, прижимая уши к голове.
Секунда. Две. Три. Пять. Ещё один хлещущий удар, на этот раз — в левую сторону.
Кошка зарычала громче, выпуская когти и оставляя длинные следы на дюне.

И лишь тогда Сехмет ушла, оставив горькое послевкусие на окровавленных губах. Взмахнув крыльями, женщина мгновенно оказалась на ногах, вновь подхватывая супруга под локоть. В её стремительных движениях чувствовалась нервозность; несмотря на то, что зверь ускользнул прочь, злость дьявола, щедро лившаяся на мелкий песок, золотой, как слетевшая с неё шкура, заставляла её чувствовать присутствие льва очень близко, на поверхности разума. Любой неосторожный толчок — и он мог вернуться; и Эра не была уверена, что сумеет удержать божественную часть сущности в узде. Слишком много боли плескалось вокруг — и слишком много убийств.

Отсюда нужно было бежать, бежать как можно дальше и быстрее, потому как то, что происходило с дьяволом, пугало куда больше его жуткого вида. Каждая новая смерть, коих здесь было в достатке, била наотмашь: жрица ощущала это всей собой, вздрагивая от того, как чужие грехи умиравших колотились в сознании Белиала, медленно расплавляя его сознание, и без того пылавшее яростью. Он жаждал мести и новой крови, и дева битв отчётливо понимала, что ничего хорошего за этим последовать не может.
Кем бы не были те идиоты, которые призвали владыку ада сюда, они выбрали отвратительно удачное место: война изматывала его даже тогда, когда он был собой и в полной силе, сейчас же она чувствовала в супруге только бесконечный мрак. И боль, чья всепоглощающая пасть грозила пожрать весь мир.
Осторожно удержав дьявола от нового шага, Эра мягко выступила чуть вперёд, развернулась к нему лицом и обхватила одной рукой за пояс; закрыв глаза, женщина глубоко вдохнула и коснулась крошечной тени своего былого присутствия, оставленной в кабинете. Чёрт с ним, с университетом, чёрт с ними, с коллегами, переживут и такое зрелище; но там ещё был её запах, достаточный для того, чтобы нащупать след. По крайней мере, он был должен оказаться достаточным, но вместо этого дочь богов видела лишь ускользающую дымку.
И ничего более; только пустота и мельтешение образов, похожих на калейдоскоп.
— Я… Я не могу, — растерянно пробормотала она, — не могу дотянуться… Здесь всё смято, я не могу вытащить нас отсюда, не вижу дороги вовне. Столько силы… И разлито впустую.
Мысли её метались тревожно, лихорадочно, точно мячики от пинг-понга. Сколько пространства уничтожено этим безумным взрывом от разорванного ритуала? Сколько нужно идти, чтобы добраться до границы? Она не знала. Пешком это могло занять даже не один день; а жрица не была уверена даже в том, что у них есть хотя бы несколько лишних минут.

Горячие женские пальцы коснулись щеки павшего ангела; валькирия очень осторожно гладила его лицо, выискивая следы разума в алых тревожных глазах, но видела только ярость и гневную боль. Сознания женщины коснулись первые ноты страха. Тряхнув крыльями, она попыталась прогнать это мёрзлое ощущение с кончиков пальцев, но оно ускользнуло в тень, притаившись где-то на грани видимости и грозя в любой момент вернуться.
Нельзя. Сейчас — было нельзя, сейчас рассудок нужен был ясным и чистым, как никогда прежде.
Мягкий, шелестящий голос вплетался в тревожный вой ветра:
— Белиал?

Развернувшаяся перед глазами сцена деве битв не нравилась чудовищно, но она не пыталась вмешиваться, безропотно ожидая, пока супруг закончит. Если бы он был собой, Эра бы ещё попыталась воззвать к разуму, который говорил, что жизни террористов бессмысленны чуть более, чем целиком, и годятся разве что на корм пустыне, но вещи при них могут оказаться полезными, однако сейчас это было бессмысленно. Ярость павшего ангела пылала багрянцем, сердцем умирающей звезды, готовой вот-вот утопить во взрыве тысячи световых лет вокруг, и жрица опасалась его тревожить.
Опасалась не за себя — за него самого.
В её собственной голове, впрочем, тоже было не всё так гладко, как того хотелось; несмотря на наброшенные на неё цепи, золотая Сехмет металась по отведённой клети и проверяла её на прочность. Думать о том, насколько пустыню затопит кровь, если ей, взбудораженной чужим гневом и яростью, всё-таки удастся дорваться до воли, не хотелось. До впившихся ногтей сжав кулаки, женщина выдохнула.
Не сейчас, только — не сейчас.
— Он хотел сказать что-то ещё, — насторожённо произнесла она, проводив сумрачным взглядом осыпавшийся в барханы сероватый песок, ещё недавно бывший человеческой плотью.
Близость подошедшего дьявола жгла расплавленным свинцом.
Приподнявшись на носочки тяжёлых военных ботинок, женщина о белых крыльях медленно коснулась чужих губ, опалив его светом и теплом, и за миг до того, как он полностью закрылся от неё, чужого сознания коснулось лёгкое, трепетное чувство. Не то обещание, не то просто попытка обнадёжить — "я доведу". Силой и волей, порывом гнева на саму себя, заставляя вспомнить, что сейчас не время думать об этом, она вновь отогнала злость.
В золотых глазах сиял полдень; времени оставалось всё меньше.

Нужно было торопиться. Чем быстрее они покинут эти клятые пески, тем лучше.
В Аду было и то безопаснее, чем здесь.

На то, чтобы преодолеть три километра, ушло не менее полутора часов. Переломанное, скомканное, мало что не вывернутое наизнанку чудовищным всплеском силы от оборвавшегося призыва пространство поддавалось неохотно, путало шаги и превращалось в лабиринт; даже безупречное, птичье чувство направления, доставшееся дочери богов от приёмного её отца-сокола, не могло указать правильный путь. Однако они всё же вышли туда, куда было нужно; низкое солнце ласкало лучами вершины гор.
Иудейская пустыня, окаймлённая Мёртвым морем, словно наигравшаяся с мышью кошка, на время решила отпустить свою добычу.
Жрица тряхнула головой. Супруг по-прежнему опирался на её плечо, и тьма, расходившаяся от него кругами по воде, ощущалась уже физически, гиблым холодом — и разрушительным огнём одновременно, но воительница словно и не замечала. Руки её были изрядно выпачканы в крови, одежда — присыпана мелкой пылью, но красивое, чеканное лицо всё ещё оставалось невероятно спокойным.
Любовь и чувство долга, странно переплетённые друг с другом, держали её очень крепко. Даже дикая кошка, казалось, отступила в тень, лишь сверкая оттуда злым янтарём глаз
—  Я поняла, где мы.
На самом деле, здесь и сейчас не было ни малейшего смысла в словах, но Эра говорила более ради того, чтобы супруг мог слышать её чарующий, серебристый голос, мягкой песнью колоколов мчавшийся над песчаными гребнями. По природе своей будучи лампадой и путеводной звездой, валькирия ощущала, что сейчас вся её сила нужна особенно остро, ровно столько, сколько она вообще может отдать, чтобы удержать дьявола на краю безумия, куда его влекла злая ярость, отчаянно перемешанная с болью.

Женщина устало вздохнула.
— Гора Искушения… Мы вышли с другой стороны, монастырь на обратном склоне. Здесь на вершине вроде как есть ещё часовня, но, насколько я помню, в последние несколько лет в неё запрещается подниматься…
Громыхнуло где-то на грани слышимости; с глухим стуком в плечо женщины что-то ударилось и отлетело на пески; жрица, однако, даже не пошевелилась. Протянув руку, Эра раздражённо пошевелила пальцами, заставив расплющившуюся о её кожу пулю прыгнуть в подставленную ладонь и, изучив её с застывшим в безразличии каменной статуи лицом, вышвырнула обратно, после чего сухо закончила:
— Вот поэтому. База на соседней вершине, снайпера стреляют без предупреждения.
Ещё один звук выстрела; на этот раз, однако, свинец своей цели не достиг. Стремительное движение женское ладони прекратило полёт пули в двух дюймах от груди; воительница поморщилась, вышвыривая и эту вслед за первой. Идиоты.
Однако военная база внушала некоторый сдержанный оптимизм; по крайней мере, у них должна была быть техника, причём в состоянии наверняка лучшем, чем в полу-оставленном из-за не прекращавшейся войны монастыре или, тем паче, у арабских боевиков. Запрокинув голову, женщина закусила нижнюю губу и обратила лицо ко второй горе, позволяя затопленным светом глазам выискивать следы чужого присутствия.

Едва удержавшись от того, чтобы не вскрикнуть, жрица мгновенно оказалась на коленях рядом с супругом, но первое же касание чутких пальцев к его шее умалило её тревогу. Сознание, точно смилостивившись, оставило дьявола, когда его сила ударилась о своего же хозяина; подняв голову, валькирия сумрачно следила за приближавшимся человеком, и в хищных глазах пульсировал, бился тонкий вертикальный зрачок, вот-вот грозя исчезнуть целиком.
Стоило мужчине протянуть руку к павшему ангелу, как сильные пальцы Эры стиснули его запястье в железной хватке, намертво лишив возможности двигаться. В ней почти не чувствовалось злости, но было опасение крупного хищника, который принюхивается к незнакомому запаху, выбирая, напасть или наблюдать, и в том, как она всматривалась в чужой тёмный взгляд, было что-то очень тревожащее.
Затем, чуть заметно, женщина всё же кивнула, но стало видно, что она будто бы не здесь, а чудовищно далеко в своих мыслях.
— "В руце Твои, Господи, предаю дух мой", — произнесла жрица тихо и задумчиво, и в глазах её, жутковатых в своём сверкающем львином блеске, полыхнула пелена узнавания. Мужская фигура окаменела, а дева битв продолжала говорить, не повышая голоса, но теперь уже в её мягком шёпоте чувствовалась ответная угроза: — Толпа язычников растерзала тебя очень убедительно, Марк. Или лучше святой апостол Марк-Евангелист?

Он смотрел на неё напряженно и внимательно, но не узнавал; да и не мог узнать, конечно, ведь лица она тогда меняла так же, как имена и жизни, оставаясь связанной лишь навечно предопределённой судьбой. Женщина чуть улыбнулась, и под пухлыми губами опасно блеснули длинные звериные клыки. Она балансировала на грани трансформации, не понимая пока, миновала ли необходимость защищаться или стала ещё больше, и сила тревожно стучала в висках.
— Ты знаешь меня? — Прямо и просто спросил святой.
— Мы встречались, — довольно уклончиво ответила воительница. — Но вспомнить ты меня не сможешь, я тогда выглядела совсем иначе. Эра… Меня зовут Эра. Я не хочу крови более, Марк.
Она отпустила чужую руку, легко, но явственно отталкивая мужчину прочь, и затем осторожно, бережно коснулась совершенного лица дьявола, вздохнула чуть слышно, склонилась, мягко поцеловала горячий лоб. Быть может, то, что сознание оставило его, сейчас было к лучшему.

Вновь подняв голову, несколько бесконечно долгих мгновений валькирия колебалась, глядя на апостола жуткими звериными глазами, потом тихо и очень веско, точно свинцовый шар, уронила в песок слова:
— Я всё равно не оставила бы его. Ни здесь, ни где-либо ещё. Пойдём. Укажи мне дорогу, я донесу его сама.

Массивное, крепкое тело дьявола выглядело странно в тонких руках жрицы, но она явно не испытывала никаких неудобств. Её собственное, вспомнившее теперь, что некогда было камнем, пусть белым и гладким, как жемчуг, но всё же — камнем, было много выносливее, чем мог вообразить человеческий разум; гнев же — на всё происходящее, людей, Землю, клятый юмор Судьбы и саму себя — давал ещё больше сил.

Подъёмник был ржавым и выглядел весьма ненадёжно, но почему-то до сих пор функционировал. С натужным, тревожным скрипом он всё же умудрился доставить их наверх; дева битв, балансируя крыльями, ловко перебралась на каменную площадку, дождалась проводника и бесшумно двинулась вслед за ним к медленно разрушавшейся каменной церкви. В них больше не стреляли: возможно, демонстрация сил дьявола оказалась столь впечатляющей, что военные не могли прийти в себя до сих пор.
Внутри оказалось тихо и спокойно, стены давали благословенную тень и укрывали от изнуряющего ветра. Левое крыло потрепало очень сильно, но правое оказалось почти целым — и крыша, и стены, и даже окна, сейчас закрытые ставнями, были в относительном порядке. В маленькой келье, куда Марк привёл свою гостью, были только стол, крошечная тумбочка и узкая кушетка. Помещение выглядело не слишком обжитым, но в нём чувствовалось хозяйское присутствие.
Золотой взгляд безразлично скользнул по обстановке.
Бережно уложив павшего ангела на кровать, которая ожидаемо оказалась ему коротка, женщина аккуратно присела рядом, вновь касаясь его шеи, устало провела ладонями по своему лицу.
— У тебя найдётся свежая вода? — Тихо спросила она.

Я ищу приворотного зелья,
А нужна-то живая вода.©

Поблагодарив Марка, женщина закрыла глаза и, точно в раскалённую лаву, опустила ладонь в холодную воду, неслышно шепча что-то одними губами — и та вскипела мгновенно, а в глубине её, отражаясь в потемневших от времени металлических стенках, заплясали золотые искры живого света. На резко, до того, что вот-вот грозили порвать тонкую кожу, обозначившихся скулах Эры вновь появились следы безумно сиявших прожилок.
Намочив ткань, она омывала тело дьявола живой водою, и там, где проходились её чуткие пальцы, затягивались раны, исчезали следы рубцов и клеймивших его символов. Вода в ведре, мешаясь с кровью и пылью, красилась в багрянец.
— Преувеличение? — Переспросила жрица, не поворачивая головы, и в голосе её блеснуло что-то вроде иронии, скрытой, впрочем, под слоем чудовищной усталости. — В некотором роде, пожалуй, да. Потому что всё ещё хуже, чем ты думаешь. Творец наконец-то окончательно сошёл с ума и пытается разрушить мультивселенную всеми возможными способами, равновесие разваливается на части, а человечество играется с силами, которые в принципе не способно понять.

И она замолчала, бросив тряпицу в тёмный омут воды; подавшись навстречу супругу, Эра накрыла его ладонь на своём запястье успокаивающим, нежным жестом.
— О, — только и произнесла жрица, с лёгким, мимолётным интересом проследив за эмоциями, отпечатавшимися на идеальном лице супруга, но спрашивать ничего не стала.
И без того было понятно, какими своеобразными гранями могут обладать отношения между святым и дьяволом, и даже если они встречались очень давно, послевкусие увлекательного знакомства наверняка осталось в памяти.
Склонившись к Белиалу, она нежно коснулась самого края его губ, обдав спокойным, ровным теплом, улыбнулась, на миг став совсем беззащитной, хрупкой, потерявшей где-то и свой гнев, и ярость; в ищущем взгляде, которым она заглянула в стальные глаза, была тревога — и надежда. "Я люблю тебя," — мазнуло по чужому сознанию солнечным лучиком и лёгким шелестом белоснежных перьев.

Охлопав себя по карманам левой рукой — правая так и покоилась в тяжёлой ладони дьявола, — валькирия извлекла из внутреннего кармана военной куртки небольшую металлическую флягу, зажала между колен, скручивая крышку, и протянула мужу.
— Маленькими глотками, — предупредила она, — на вкус ужасно, но станет лучше.
И женщина кивнула, показывая, что услышала вопрос, медленно и задумчиво, но взгляд её не отрывался от лица архангела, лаская его кожу почти ощутимыми прикосновениями невероятной, искренней любви. С замиранием сердца жрица ждала его возвращения из пустоты, а теперь не могла оторваться, и никакое чужое присутствие, хоть святого, хоть Господа самого, не значило ничего.
Голос её был мягок, шелковист, стелился над полом подобно туману, обволакивая и успокаивая в лёгкой кисее своих объятий:
— Да, я помню, но не могу сказать, что понимаю. Там... Я почувствовала тебя, когда ритуал только начался, и увидела его твоими глазами: пустыню, людей и сеть решётки. Первый отряд, как я понимаю, пошёл на жертву добровольно, чтобы призвать и удержать тебя, я видела мёртвые тела, что были ещё до моего прихода. Ещё девятеро магов держали круг... Недолго. Все арабы, но ритуал опознать я не смогла. Сехмет вряд ли оставила кого-то в живых, чтобы спросить теперь, но мне кажется, что смысл его был в твоей смерти — в силе, которую хотели получить от неё. Идиоты.
В последнем слове прозвучало плохо скрытое отвращение, смешанное с презрением. Тряхнув головой, женщина закончила, теперь соизволив всё же посмотреть на апостола:
— Пространство искорёжено настолько, что построить портал мы не смогли. Пришлось добираться пешком, нам один из отрядов боевиков указал дорогу, сказал, что здесь можно найти машину.

Несмотря на свой отвратительный вкус, алкоголь хорошо возвращал в реальность; на мертвенном лице павшего ангела появились какие-то живые ноты, когда тёмные тени, залёгшие под глазами, ушли. Отчётливое неудовольствие, скользнувшее в бархатном голосе, его супруга просто проигнорировала, умело сделав вид, что ничего не замечает.
Этот скорбный факт она переживёт.
— У Гавриила, — совершенно серьёзно ответила валькирия, а после усмехнулась, опуская тёмные ресницы. — Да брось; дрянь, но помогает ведь. От вина такого эффекта не дождёшься.
Аккуратно закрутив флягу, женщина убрала её вновь.

Сжав руку Белиала, она внимательно выслушала его, медленно облизывая пересохшие губы. Рассказ был редкостно неприятным, а уж выводы, которые из него следовали, можно было только горько оплакать. Усталость навалилась на плечи неподъёмным камнем; больше всего на свете дева битв сейчас хотела оказаться вместе с архангелом в их вселенной, поделённой на двоих, и ни о чём из случившегося не думать.
Но проблемы от этого не исчезали.
— Опять совершенно адресное убийство, — задумчиво протянула жрица, — твоё убийство, и опять возможный всплеск силы, который потенциально способен искорёжить всю вселнную, разорвав её на атомы. Если отрешиться от того, что карты пытались сделать это для своей выгоды... Как, впрочем, и сектанты; ведь очень похоже между собой. Думаешь, Творец продолжает пытаться убрать тебя чужими руками? Я видела эту магию и чувствовала её своей шкурой, пока они ещё могли петь; она совершенно чудовищна, и я практически уверена в том, что она нечеловеческого происхождения. У людей нет доступа к таким силам, чтобы сплести ритуал без подсказки извне. Не знаю, кто ещё умеет убивать архангелов, но Он — однозначно.

В комнатке повисла тишина; Эра сосредоточенно думала об увиденном, дьявол, должно быть, тоже, а апостол пристально наблюдал за ними, сидя прямо около двери. Уже одно это, как дева битв думала позже, должно было насторожить, но ей было не до наблюдений.

Сегодняшний день просто не мог стать хуже, но, как оказалось, величина эта была воистину бесконечна. Глядя на вспыхнувшие оккультные оковы, жрица осознала подобное откровение особенно ясно.

В спину ушедшему Марку полетела скомканная тряпица и доброе слово валькирии. Причины, заставившие её сдержаться и не приложить святого на прощание вечным проклятием, остались неизвестными даже для неё самой, хотя, видели боги, она была близка к этому. От обиды и бессилия хотелось рыдать, и только присутствие рядом утерявшего связи со вселенной супруга, которому и без её истерик было достаточно больно, заставило жрицу взять себя в руки.
Позволить себе подобные выходки сейчас было невозможно.

Склонив голову, Эра молча закрыла лицо руками. Огромные белые крылья безвольно скользнули вниз, распластались по узкой кровати, рухнули и на пол, царапаясь о камни длинными маховыми перьями.
Мыслей не было, только глубокое чувство опустошения.
— Стоило вырваться из одной клетки, чтобы тут же оказаться в другой, — произнесла она тихо, попыталась улыбнуться, но движение губ вышло нервным и каким-то смазанным, болезненным. — Никогда не доверяла христианским святым. Человек, смогший снискать одобрение этого Бога, по определению не может дружить с головой.
Но предаваться скорби было некогда. Им по-прежнему нужно было выбираться из этой клятой пустыни как можно скорее, только теперь вместо арабских оккультистов вокруг старательно был заплетён узор апостольских сил.
Нежно тронув лицо дьявола ладонью и проведя горячими пальцами по его губам, жрица встала с края кровати и шагнула к стене, заложила руки за спину, изучая цепочку символов. Потом она вскинула голову, задумчиво всмотрелась в потолок, указала на него дьяволу:
— Почему он не защищён? Символы есть на полу и стенах, почему нет наверху?

All I want is to fulfill,
Praise my mission, bless my will,
If you kill me, break my neck,
Because seven times I'll resurrect. ©

Женщина остановилась на мгновение, глядя на Белиала, с которым её разделяла невидимая завеса, что была крепче ненависти и тяжелее презрения, а потом, коротко кивнув, развернулась на каблуках военных ботинок и ушла прочь. Спина её, сильная и прямая, точно копейное древко, вскоре исчезла в пыльных коридорах полуразрушенной беспощадным временем церкви.
Она не таилась, и лёгкие, стремительные шаги поднимали облачка пыли. Может быть, сейчас Эре и стоило быть осторожной, но гнев пожирал её изнутри, отравляя сознание, и она была бы только рада выплеснуть скопившуюся ярость на кого угодно, если бы нашёлся такой самоубийца. Обречённое чувство пустоты, собственной увечности, которое она испытывала, не в силах будучи дотянуться до супруга, гнало дочь богов вперёд, и она пылала — вся, целиком, от огненных волос своих до не менее огненной души.

Путь не занял много времени.
Пинком снеся покосившиеся двери, которые в теории, пожалуй, были заперты, валькирия вошла внутрь, злая и тревожная, как призрак, в час самоубийц ищущий себе поживы. Часовня была в плохом состоянии: дыры в кровле, выбитые окна, пооблетавшая штукатурка на стенах, похрустывавшая теперь под ногами на полу, испорченная утварь и насыпи песка по углам.

Чужое присутствие резануло по нервам, когда Эра уже почти закончила с фигурой призыва. Чертила она подобранным куском облупившейся отделки, которая оставляла отличный, ровный и белый след. Бережно отложив её на полку к иконам, валькирия, не оборачиваясь, ждала; и Марк, признаться, не подвёл.
Слова его звучали с глубоким изумлением и даже, кажется, определённым недоверием, точно он не просто не ожидал увидеть её, но даже не думал, что это возможно:
— Как ты зде...
Вопрос его оборвался на полуслове; должно быть, апостол заметил узор под ногами.

Глубоко вздохнув, жрица на миг прикрыла глаза, а когда открыла вновь, выражение их изменилось неуловимо — и совершенно чудовищно. Они всё ещё оставались человеческими, ибо в ней было слишком мало сил, чтобы здесь и сейчас быть госпожой пустынь о янтарных очах, но она была дочерью войн всех, и она была ею всегда. Время меняло ей имена и лица, но битвы оставались для валькирии домом родным и объятиями, что слаще любой ласки. В них она находила себя — и утешение от доли земной.
— Зря, — произнесла она одними губами за миг до того, как прыгнуть на святого, развернувшись с грацией кошки.
В ней почти не было сакральных сил, и это было правдой, но её тело, гибкое и сильное тело хищника, привыкшего убивать, чтобы просто жить, всегда было с ней, и женщина не нуждалась ни в чём ином. Первый же удар, без труда пробивавший семь сантиметров дубовой двери, едва не стоил апостолу половины зубов; мужчина успел дёрнуть головой, но валькирия двигалась слишком быстро, чтобы от неё можно было уклониться, и его всё равно протащило неумолимой силой этого рывка назад. На полных губах жрицы расцвела улыбка голодной кошки, что увидела добычу, и она грациозно скользнула ближе.
От неё расходились волны багряного гнева, что можно было ощутить даже кожей.

Это было сложно назвать боем, да и на уличную драку даже походило оно с трудом: дева битв методично и до крайности озлобленно избивала человека, попавшего ей под руку, и ему, похоже, уже было впору пожалеть о своём решении показаться ей на глаза. Отшвырнув святого от себя и проломив его спиной скамью, женщина резко повела головой, отёрла тыльной стороной ладони рот, словно пытаясь избавиться от металлического привкуса на языке, и шагнула к аркану. С пояса она сдёрнула армейский нож, подбросила в воздух и привычно перехватила за рукоять в его сверкавшем полёте.
Клинком дева битв полоснула себя по ладони, сжала кулак, и кровь самой Эры, смешиваясь с кровью Марка, оставшейся на её руках, стекла вниз, на контур ритуальной фигуры, оживляя круг призыва. Нежный высокий голос, обретя неожиданную вдруг силу и власть, громыхнул над пустым пыльным залом:
— Приди!