Надо было отдать должное валькирии: жизнь закалила её достаточно, чтобы с красивого бледного лица не сходил лёгкий налёт вежливой заинтересованности, даже несмотря на то, что вот прямо сейчас ей хотелось биться головой об стол. На глазах собственных студентов это было делать как-то невежливо, и это, пожалуй, доктора Сандерс немного притормаживало в выражении эмоций. Для того, чтобы устроить истерику, ей зрители не требовались, так что вполне можно было бы делать это в своём кабинете, без лишних глаз.
Медленно постукивая аккуратными ногтями, выкрашенными в багряный цвет, по дереву, женщина смотрела на лектора из-под густых тёмных ресниц. Вчера она ещё лениво размышляла, хочет ли участвовать во всём происходящем: должность обязывала присутствовать хотя бы в начале, но слушать всё остальное историку со стажем в несколько тысячелетий было утомительно, потому что ничего нового ей не могли рассказать последние пятьсот лет. Однако совесть в неравной схватке победила внутренний голос практически мгновенно, и Шаира осталась.
О чём теперь с одной стороны сильно жалела, потому что чувство того, что все вокруг сошли с ума, её не покидало.

Открытая лекция доктора Евы Хольцер была интересной. Жрица бы даже сказала, что чудовищно интересной, потому что она не узнавала ровным счётом ничего из рассказанной истории, и ощущала себя очень странно, понимая, что только её одну смущают эти странные даты, которых в реальности не могло быть. Она, чёрт возьми, сама была на линии фронта в сороковых вместе с остальным Эскадроном; но никак не в тридцать седьмом. В тридцать седьмом году германские войска уничтожали Гернику, а к "Антикоминтерновскому пакту" только-только присоединилась Италия. До самой бессмысленной и кровопролитной войны в истории человечества оставалось ещё два года.
По крайней мере, так подсказывали жрице памяти и здравый смысл. Коллега, студенты и всемогущий интернет настаивали на том, что война началась в тридцать седьмом, показывая какую-то совершенно невероятную картину альтернативной реальности. Ещё не "Человек в высоком замке", но уже что-то похожее. Проверять, что от реальности отвалится следом, не хотелось.

Едва дождавшись перерыва, валькирия схватила сумку, швырнула в неё телефон и белокрылым вихрем вылетела из аудитории, из соображений научного этикета задержавшись рядом с Евой примерно на полторы секунды, чтобы выразить коллеге благодарность за чудесную презентацию. Примостившись на подоконник в коридоре через несколько переходов, где было более-менее пусто, и только в очень достойной, вежливой форме закоренелой интеллигенции выясняли отношения несколько студентов, Шаира закинула одну безупречную ногу на другую и вытащила мобильник.
В трубке послышались гудки; супруг тоже был на работе и, скорее всего, опять раздавал мотивирующие пинки подчинённым, но сегодня дева битв была крайне настойчива. У неё было ещё пятнадцать минут перед тем, как стартовала бы вторая часть лекции, а женщине было страшно интересно, что ещё было затронуто изменением реальности неизвестного происхождения. "Взмах крыльев бабочки…" Не то, чтобы доктор Сандерс не верила в математику: абстракции высшего исчисления попросту приводили её в хтонический ужас, но конкретно с этой частью она была согласна. Ткань реальности очень тонкая, и любая задетая струна способна породить резонанс, который будет слышно на другом конце вселенной.
Когда низкий, бархатный голос мужчины ответил, обласкав слух своим фантастическим звучанием, жрица выдохнула и сдула медные прядки со своего лица. Даже в смертном облике он говорил так, что его хотелось слушать вечность, но вот именно сейчас было не время. Неимоверным усилием воли женщина загнала всплывшие в голове тёмные и тревожные образы обратно в подсознание.
— Я у тебя сейчас спрошу странную вещь, не удивляйся, пожалуйста. Когда началась Вторая Мировая война? Дело в том, что я сейчас сижу на лекции у Евы…
— В тридцать девятом, — не задумываясь ответил Хартрайт, — нет, постой...
Он замолчал, изумлённо осмысливая новое знание. Как вечное существо, он был не подвержен временным парадоксам, и то, что в его памяти было две даты, заставило насторожиться.
— Я понял, дай мне десять минут, и я буду у тебя.
Жрица куснула себя за нижнюю губу. Очаровательно, просто очаровательно.
— Открытая лекция доктора Хольцер, первый философский факультет, поточная аудитория. Там указатели… До встречи.

Спрыгнув с подоконника, она отряхнула тёмный пиджак, звонко цокнула каблуками и вновь умчалась, на ходу забрасывая сумку на плечо. Кто-то из студентов с некоторым даже изумлением проводил замдекана по научной работе взглядом: она явно выбивалась из ожидаемого образа.[AVA]http://s8.uploads.ru/g7Gd3.jpg[/AVA]

Пока Хартрайт слушал лекцию, сумрачностью на идеальном лице выражая всё, что он думает о хронопарадоксах и изменениях реальности, жрица, уютно прижавшись к твёрдому плечу, листала страницы интернет-энциклопедий. Она даже не знала, что именно искала, надеясь исключительно на свою интуицию, что могла бы увидеть камешек, сорвавшийся со склона раньше времени и породивший обвал, но не находила ровным счётом ничего. История была переписана настолько чисто, что Шаира готова была уже сама засомневаться, не привиделся ли ей тридцать девятый год и победа Советского Союза в сорок пятом. Впрочем, выключив экран и покосившись на супруга ещё раз, женщина пришла к выводу, что с такими выводами торопиться рано.
Теодор, существуя вне пространства и времени, в своём психическом здоровье поводов усомниться не давал.

В кабинете замдекана было спокойно и очень тихо по сравнению с поточной аудиторией, где студенты одним своим присутствием умудрялись производить хаос, даже когда в качестве исключения молчали; десктоп с выключенным монитором проигрывал какую-то подборку Моцарта в современной обработке. Бросив сумку на кресло, женщина сняла с себя туфли, вытащила из шкафа высокие сапоги и, присев на край столешницы, стала переобуваться. Белоснежные крылья, расслабившись, щекотали маховыми перьями паркет.
— Как возможно изменение реальности без стороннего вмешательства? — Недоуменно переспросила валькирия. — Не сама же она решила поменяться, что-то должно было заставить... Или ты думаешь, что дело не в войне, не её пытались переписать? Вообще... Не знаю. Странная история.

Вопрос супруга её явно удивил, и на красивом бледном лице на мгновение мелькнули стремительные тени каких-то эмоций, от изумления до смущения. Подняв голову, жрица посмотрела на Теодора снизу вверх с лёгкой, беззлобной иронией в глубине бездонных малахитовых глаз.
— А ты думаешь, что я правдоподобно сделаю вид, будто бы меня ничего не беспокоит, и останусь здесь? Разумеется, я пойду с тобой.
Одёрнув подол платья, женщина мягко соскользнула на пол, гибко, точно кошка, потянулась, чуть прогнувшись в спине и сводя вместе лопатки. Сняв с вешалки пальто, Шаира набросила его на плечи, подошла к супругу и, привстав на носочки, едва уловимо мазнула лёгким, тёплым жестом по его губам. Это не было даже поцелуем; ей просто нужно было его коснуться, почувствовать рядом, отогнать прочь всколыхнувшуюся вновь тревогу. Ничем не выдавая своих страхов, давно привыкшая молчать, жрица чудовищно боялась потерять его, едва обретя.
Ирреальный и даже, в общем-то, бессмысленный, этот страх всё равно не желал отступать.
Сандерс на мгновение прикрыла глаза.
— Я не смогла найти точную точку, в которой всё начало меняться, — медленно произнесла она, — но до начала двадцатого века история шла своим путём... Где-то в тридцатых, в сороковых, похоже. Ты хочешь начать с войны? Главное только не создать новый парадокс, изменив самих себя, Вторая Мировая была тем ещё перекрёстком всех событий.[AVA]http://s8.uploads.ru/g7Gd3.jpg[/AVA]

Тихо выдохнув, женщина повела лопатками, закрыла на мгновение глаза — и огромные белые крылья осыпались на пол мягкими хлопьями ночного тумана, оставляя после себя неприятное послевкусие беззащитности. Подавшись ближе к супругу, Шаира крепко обняла его за пояс, ткнулась лбом в плечо, и всё вокруг поглотила тьма, смявшая мир, звуки и даже её саму; а затем реальность вновь соткалась из ничего, превратившись в просторный и очень пыльный кабинет, в котором очевидно давно никто не работал.
Отстранившись от Теодора, жрица кончиками пальцев коснулась волос, собранных в низкий пучок, нахмурилась едва заметно, словно вспоминала о чём-то, и одежда её поплыла, подобно дымке, чтобы через мгновение соответствовать эпохе. Строгий костюм с узкой облегающей юбкой, пальто, более напоминающее шинель, густо-чёрного цвета, они сильно оттеняли её и без того бледную кожу, превращая валькирию в набросок тушью; Сандерс только вздохнула и вышла из комнаты вслед за дьяволом. Пустые коридоры университета наводили ощущение безграничной тоски.

Неласковый ветер наотмашь бил влажными ладонями по лицу; взяв Хартрайта под локоть, женщина шла по улице, с каким-то несколько отстранённым интересом созерцая военный Берлин. Город был мрачен, в нём чувствовалось ожесточение, печаль и безграничная усталость, пылью летавшая по мостовой.
В доме, к которому они подошли, царило запустение, и дверь была закрыта наглухо.

Ничего хорошего из этого визита не получилось. Такой исход, пожалуй, не удивлял и вообще был порядком ожидаем, но каждый раз жрице хотелось верить в лучшее. Сосчитав три вооружённые двойки и одного офицера, она поморщилась: нежный, трепетный приём, ничего не скажешь. Непонятно только было, откуда полиция внезапно оказалась в курсе того, что к учёному должен прийти гость.
"Как интересно," — шёлковым прикосновением мазнул по сознанию мужчины тихий голос Шаиры, — "у тебя нет увлекательного ощущения, что весь этот почётный караул изначально заявился по твою душу? Не имела чести быть знакома с Мюльхаузеном, но объявлять ведущего кельтолога Третьего Рейха дезертиром — это не слишком правдоподобно."

Смяв в правой руке бумажку, сообщавшую о безрадостной судьбе профессора Берлинского университета, женщина бросила её себе под ноги и скрестила руки на талии. Из-под рукавов её одежды холодно поблёскивали широкие латунные браслеты с оккультными символами, притягивая к себе внимание тусклым, неприятным каким-то блеском.
Внимательные малахитовые глаза очень пристально изучили говорившего, но ничего интересного в нём не обнаружили: немец лет тридцати, ничем непримечательный, с выразительным взглядом снулой рыбы и столь же выразительным лицом. На рукаве тёмной формы можно было рассмотреть нашивку SD, в теории сообщавшую о том, что ожидала их служба безопасности рейхсфюрера, вероятно, для того, чтобы передать на руки гестапо, но что-то во всей истории отдавало изрядной долей сомнений.

— Фрау с вами никуда не пойдёт, — подпустив в голос немного сарказма из неистощимой бутылочки женских эмоций, спокойно ответила жрица. — Вы мне не нравитесь. Будьте любезны, герр, представьтесь и покажите документы, а уже потом мы будем разбираться, кто и кого имеет право арестовывать. И я не советовала бы вам размахивать оружием с таким ожесточением, как правило, это плохо заканчивается.
— Вы что, угрожаете? — Недоверчиво переспросил мужчина, от такой неожиданной наглости даже слегка опустивший пистолет.
Жрица вежливо улыбнулась, но в голосе её, прикрытый вкрадчивостью, лязгнул металл:
— Нивелирую возможные неприятные последствия, которые обязательно появятся, как только кто-нибудь из ваших людей решит сделать глупость. Так Вы продемонстрируете свои документы, или мы и дальше будем стоять мемориальной скульптурной группой? Мне, чёрт возьми, холодно.

Горячий чай был как нельзя кстати; он практически возвращал волю к жизни. Грея тонкие бледные пальцы об изящную кружечку из белого фарфора, валькирия с заметным интересом изучала хозяина дома; несмотря на её искреннюю неприязнь ко Второй Мировой вообще и к нацистской Германии — в частности, Сандерс просто не могла не почувствовать ощущение некоторого восторженного вдохновения от личной встречи с известнейшим из кельтологов Третьего Рейха. Учёное братство, хоть и работало вместе с остальными организациями на благо идеологии, всё равно оставалось немного в стороне, с увлечением перебирая черепки и камешки в поисках ответов на самые интересные загадки человечества.
Жрица улыбнулась в ответ Людвигу, немного задумчиво, ускользающе, но так и не произнесла ни слова. Её присутствие в гостиной стало уютным, но вместе с тем совершенно незаметным: так кошка умеет просто быть в пространстве, привлекая к себе внимание лишь тогда, когда ей самой того хочется.

Чай закончился как раз тогда, когда Хартрайт вернулся с бумагами, и Шаира посмотрела на опустевшую посуду с некоторой тоской. Работать без кофе было как-то грустно, а работать ещё и без чая тоже — практически невыносимо.
— Графиня английская, — пробормотала женщина себе под нос, забирая папки, выделенные ей Теодором, — потрясающе, просто потрясающе. Когда я дошла до этого в своей жизни, ума не приложу.
Столкнувшись взглядом с холодными серыми глазами мужа, дева битв замерла, точно заворожённая, а потом, потянувшись к нему навстречу, легонько мазнула стремительным касанием по чужой ладони. Её бархатная кожа почти могла обжечь.
А затем, оставив послевкусие волшебства, жрица вновь отстранилась: архивную работу сложно было назвать самой интересной в жизни историка, но все эти многочисленные журналы и записи составляли основную её часть. В некотором смысле, она была даже увлекательной — полотно событий, чужие тайны тянулись под пальцами, запертые в чёрных буквах на пожелтевших листах.

Долгое время не было слышно ничего, кроме шелеста страниц.
— Хм… Сэмюель, — окликнула Шаира супруга, — посмотри, я нашла отчёты о раскопках Вилигута и Кирхоффа в тридцать шестом году в рамках института Аненербе. Холм Мург в Чёрном лесу я знаю, хотя, судя по этой карте, они захватили большую область, чем я помню, но здесь есть ещё три места, и все связаны с поисками руин от поселений ирминистов. К этому времени Гитлер к Вирту чрезвычайно охладел, потому что его теории не удовлетворяли нуждам нацизма, и сильно благоволил Кирхоффу, который обещал ему ощутимую материальную опору для идеологии… Скорее всего, исследования были одобрены именно им, а не Гиммлером, тот начал полномасштабно рулить Аненербе на год позже, до этого там вообще творилось чёрт знает что. И ещё вот это место меня сильно смутило.
Она отложила одну папку на стол и взяла другую, раскрыла её на середине, задумчиво пролистала пальцами бумаги, нахмурилась. Мягкий шёлковый голос стелился над полом, точно туман, но в его звучании не было сейчас завораживающих переливов:
— Тут есть некоторые проекты, которые использовали при реконструкции Вевельсбурга: чёрное солнце, рунные знаки, причём с достаточно сильным, хоть и местами бредовым обоснованием, и большая часть из них была практически сразу одобрена… Гитлером. И это тридцать восьмой год. Откуда финансирование?[AVA]http://s8.uploads.ru/g7Gd3.jpg[/AVA]

Попрощавшись с коллегой изящным кивком головы, женщина аккуратно отложила все папки, вновь сложив все бумаги, набросила на волосы тёплый шарф и, привычно взяв супруга под подставленный локоть, вышла из дома, поёжилась от пронизывающего ветра. Берлин был негостеприимным городом и до начала войны — вечно над ним висела какая-то дымка не свершившихся имперских амбиций, а сейчас, находясь в самой сердцевине пожара, растёкшегося по Европе, он и вовсе щерился на всех усталой злобой, ненавидя каждого гостя своих опустевших улиц.
Передёрнув хрупкими плечами, женщина крепче сжала пальцы на тёмном сукне формы Хартрайта, на мгновение отёрлась щекой о его плечо, точно крупная кошка: ей было неуютно здесь. Из всей человеческой истории, что прошла перед глазами обречённой на бессмертное существование, период Второй Мировой был самым тяжёлым, и его последствия громким эхом звучали до сих пор, никак не в силах затихнуть.

Тронув кончиками пальцев свободной руки губы, Сандерс задумчиво посмотрела куда-то в небо, но особого вдохновения не шло. Её тоже смущали странные переводы от зарубежных инвесторов в начале тридцать седьмого года: тогда во всём мире был полный бедлам, но если западные страны ещё как-то жили с помощью контрибуций, сбитых с Германии после первого сокрушительного поражения, то Америка находилась на явном финансовом дне, сожрав сама себя в мыльном пузыре облигаций и акций.
— Довольно странно, что страна, находясь на пике экономического кризиса, умудрилась спонсировать чужие проекты за океаном. Насколько я помню, американский доллар окреп только в течение самой войны, когда банки начали выдавать кредиты на нужды фронта, — задумчиво протянула Шаира. — Хорошо, допустим, в отличие от Союза, США всегда были страной свобод и демократии, о чём отчаянно кричат на каждом углу, и эта конторка наверняка частная, но как они вообще умудрились уцелеть во время Депрессии и не разориться ещё в тридцать первом? Не вкладывались в ценные бумаги? Может быть, выводили активы, нажитые нелегальным путём? Тогда это было бы логично — опасались оставлять в стране, где обязательно возникли бы вопросы к происхождению средств. Ох, чёрт. Мне существенно не хватает гугла, я привязалась к возможностям интернета.
Тряхнув головой, валькирия чуть улыбнулась. Пожалуй. В современности всё было немного проще: протяни руку, и смартфон тебе сам выдаст три тысячи ссылок на нужные события, любезно перемешав их с видеоматериалами. Конечно, и явных фальсификаций было не меньше, но всё же: никакой беготни по библиотекам и попыток отсортировать слухи, бродящие среди коллег.

Они шли по городу двумя чёрными тенями, и казалось, что кроме них в немецкой столице нет никого больше. Повисшее между супругами молчание не было давящим; размышляя об увиденным, они оба по-своему искали разгадку начальной точки парадокса, потянувшей подобные последствия. Много уступая Теодору в чистой логике, жрица привычно спустила с поводка интуицию и теперь обращала внимание скорее на мелочи, что могли подтолкнуть её к ответу, чем на реальные факты.
Ледяной ветер студил лицо и мысли; Шая вскоре потянула мужчину за рукав. Мягкий голос с французским акцентом щекотал слух приятной хрипотцой:
— Думаю, нам лучше взять машину. В двадцати километрах к западу был внешний полигон "Наследия", я видела его упоминания несколько раз сегодня в бумагах у Мюльхаузена, но за последние полгода года от него не поступало никаких проектов на согласование. И отчётов тоже — скорее всего, он ликвидирован. В нашей реальности он был разрушен в начале сорок третьего. — Она немного помолчала. — Нами, мы тогда, ещё до первого созыва Лиги, были в Европе на фронте. Здесь, возможно, тоже. Оттуда можно уйти беспрепятственно, выставлять охрану там уже всё равно было ни к чему: всё ценное давно вывезли, а мёртвые развалины никому не интересны.[AVA]http://s8.uploads.ru/g7Gd3.jpg[/AVA]

Грациозной кошкой забираясь в салон автомобиля, Шаира очень тихо заметила, что угоняла даже военные истребители, чем совершенно не гордится, но считает необходимым элементом геройской жизни. У Лиги Справедливости всегда было сложные отношения с чужой собственностью, когда дело касалось операций хоть сколько-нибудь более масштабных, чем "упавшее посреди дороги дерево", но развивать эту мысль жрица не стала.
Отвернувшись к окну, она молчала, задумчиво рассматривая проплывавший мимо пейзаж. Окрестности Берлина выглядели ничуть не лучше самой немецкой столицы; несмотря на то, что вражеские войска ещё не успели дойти досюда, а вокруг не пылала техника и мёртвые тела, земля выглядела выжженной и пустой. Кое-где попадались брошенные посты полиции.

Когда неповоротливая железная туша, отчаянно чихая, остановилась, хлопнула тяжёлая дверца; осторожно переступая через высокий порожек автомобиля, валькирия выбралась наружу, вновь поёжилась от холодного ветра, запахнула поплотнее пальто и повернулась к пустым развалинам. Наверное, именно это и стало её ошибкой: будучи с супругом, Сандерс чувствовала себя в безопасности настолько, что позволила себе расслабиться, только вот забыла о том, что таилось не снаружи, но внутри.
Её собственные чудовища, притаившиеся во тьме разума, никуда не уходили — лишь спрятались на время, и теперь почуяли добычу.

Бледное женское лицо посерело, и на какой-то миг её глаза стали тёмными, как низкое грозовое небо, похоронив в себе весеннюю зелень лугов и свежую листву. Зрение податливо раздвоилось. Краем сознания ещё присутствуя в реальности, Сандерс видела обычный мир, который был здесь и сейчас, но абсолютная память, её величайший дар и страшнейшее из проклятий, услужливо подкинула, вынесла рыжими рыбками из глубокого бассейна отрывистые сцены, которые были так давно, что жрица отчаянно надеялась их забыть.

Глухие ворота, серые стены, коридоры, что на много этажей уходили вниз. Резкие, громкие голоса офицеров, отдававших приказы солдатам, шум от моторов нескольких тяжёлых машин, подъехавших к полигону; Шаира остро помнила, как её выволокли наружу, связанную и совершенно беспомощную, и это оглушающее, ненавистное всему её существу чувство злобно колотилось в висках. Крыльев тогда не было — их сорвали раньше; не было и доспехов. Она чувствовала себя обнажённой — и беззащитной.
И была боль. Её было много, и она не имела ничего общего с той густой и выдержанной, обжигавшей касаниями горячих ладоней, которую жрица пила, точно сладкое вино. Военные учёные Третьего Рейха постарались на славу — их разработки способны были удержать в узде даже мета, и последующие три месяца Орлице приходилось убеждаться в этом на собственной шкуре каждый день. Сначала боль приводила в ярость и заставляла проверять на прочность собственное тело, а потом стала всего лишь обыденностью, набила оскомину и стала совершенно неотъемлемой частью её жизни в карцере размерами два на три шага.
У неё был какой-то порядковый номер среди других образцов исследователей-антропологов, хотя женщина его не помнила: она всегда плохо запоминала цифры. Тогда, в Мажино, куда "Наследие Предков" успело перетянуть свои архивы, это прошлое не ощущалось так болезненно; глядя на щерившиеся на непрошенных гостей развалины, валькирия ощущала себя вновь — там, среди её затянувшегося кошмара.

Она попятилась, спиной наткнувшись на автомобиль, замерла, до боли сжав кулаки. Ветер трепал чёрный шарф, соскользнувший с огненных волос, и он казался траурным флагом, причудливо развевавшимся над замком. Её размытый взгляд, в котором не теплилось следов узнавания, скользил по форме СС без знаков отличия, в которую был облачён Хартрайт. Совершенно звериные, затравленные глаза.
Шаиру колотило, точно в лихорадке. Вернувшиеся воспоминания были слишком настоящими, живыми, слишком ощутимыми сейчас, и она переживала всё прошедшее заново. На ресницах блеснуло влагой.
— Только не снова, — её хриплый, шершавый какой-то голос царапал слух.[AVA]http://s8.uploads.ru/g7Gd3.jpg[/AVA]

Мерцавшая над потолком лампочка мешала спать. Валькирия забывалась тревожной дремотой на несколько растянувшихся в вечность минут, но потом тяжёлые шаги и этот проклятый свет вновь заставляли её просыпаться, и так тянулось целую вечность. Охрана здесь хорошо знала своё дело; редко чья физиология позволяла продержаться без полноценного отдыха дольше месяца, ещё реже — двух. Её хватило, кажется, на девять недель — и ещё три дня; всё это слилось в бесконечный, изматывающий кошмар, в котором была только боль.
И отсутствие надежды.

А сегодня её поднял голос.

Странно, но посетитель не выволок её из карцера силой, как это бывало обычно.
Ещё более странно было то, что вокруг было тихо. Не мельтешила охрана, не сновали учёные, работавшие и по ночам, не слышно было стонов и криков из других тюремных клеток; полигон словно весь или вымер, или уснул, или просто исчез, оставив танагарианскую пленницу наедине с пугавшим её незнакомцем.
Он был не похож на тех, кто приходил к Орлице раньше, от него тянуло леденящим ужасом — и абсолютным, невозмутимым спокойствием. Губы жрицы исказило подобие слабой, стремительной улыбки; ничто не могло быть более страшным, чем он. Бившийся где-то в висках его голос, тяжёлый, низкий и звучный, вскрывал её очерствелое безразличие ко всему, включая её саму, и заставляя слушаться вопреки любым попыткам сопротивления.
И воительнице не оставалось ничего, кроме как пройти по коридору, в который он толкнул её. В конце концов, если впереди и впрямь была смерть, это было хорошим выходом; к смерти она привыкла много веков назад. Всё лучше, чем собственная беспомощность.

Где-то очень далеко, на расстоянии в один взмах крыльев бабочки, жрица пыталась оттолкнуть от себя дьявола, почти до хруста сжавшего её плечи, но он вновь был сильнее. Осунувшееся как-то вмиг лицо Шаиры было совершенно бескровно, точно она была где-то на границе обморока; сопротивляться чужой власти было сложно, но валькирия отчаянно пыталась, потерявшись между прошлым и настоящим. Широкие браслеты, застёгнутые на запястьях, ощутимо нагрелись, сдерживая блеснувший было в чёрном расширившимся зрачке огонь — и это, наверное, было к лучшему.
Сумасшедшее солнце, воспылавшее посреди прошлого, могло бы случайно опалить время так, что стянуть его обратно было бы невыносимо сложно.
В судороге тонкие женские пальцы скользили по чужому кителю, но всё без толку.

А в тёмном коридоре, освещённом двумя лампами, Орлица отвернулась, не демонстрируя никакого интереса ни к вопросам своего странного конвоира, ни к наглухо закрытой проходной, но потом вдруг замерла, как зверёк, услышавший непонятный звук, дёрнула головой и снова, крутанувшись на носочках, оказалась к нему лицом.
— Ты кажешься знакомым, но я не видела тебя здесь прежде. — Она замолчала, словно собиралась с силами, потом продолжила, избегая смотреть на англичанина (его действительно выдавал акцент), но изучая с пристальным вниманием его форму. — Да. Раньше. У меня всё забрали, ещё до того, как привезли сюда. Доспехи, оружие. Крылья.
В последнем этом слове жила тоска.

Валькирия коснулась кончиками пальцев своего лица. Несмотря на наличие кровоподтёков, переносица у неё по-прежнему была цела, прямая и тонкая; тусклое свечение очертило её резкий красивый профиль, когда женщина глянула на дверь, до боли закусив губу.
— Меч, всегда — меч. Но я не знаю, где он.[AVA]http://s1.uploads.ru/sOdTK.jpg[/AVA]

Происходившее отдавало острым ощущением ирреальности: мерцавшие сцены, тусклый свет ламп, постоянно менявшееся помещение — всё это было странным, неправильным. За долгие недели плена Орлица привыкла к тому, что неправильное здесь всё, что сама эта клятая война — неправильная, но всё же, несмотря на чудовищные проявления человеческой натуры, которых с лихвой можно было видеть в "Наследии Предков", работали здесь люди.
Пришедший гость был ещё меньшим человеком, чем она сама. В валькирии были хотя бы следы смертной крови; в этом странном мужчине — кроме огня и привычки отдавать приказы — не было ничего. Диковинные малахитовые глаза всмотрелись в него вновь, на этот раз остро и цепко, утратив где-то безразличие к собственной судьбе, а воительница всё пыталась понять, чего же он хочет от неё на самом деле.
Убедиться, что от былой личности не осталось и следа — или наоборот?
— Я тебя здесь не держу, — швырнула она в ответ, резко отвернулась, раздражённо поведя плечами.
Его голос сводил с ума и причинял боль, обручем сдавливая виски, а жуткий взгляд выворачивал наизнанку ужасом, с которым сложно было сравнить всё, что переживалось ею прежде, и игнорировать этот страх становилось всё сложнее. Чистое зло, скрывшееся за идеальными чертами, вглядывалось в танагарианку с плотоядным интересом.
В груди теплилась ярость, в чей огонь умело подливали масла, но более странным было другое: на лопатках чувствовалось неприятное жжение, точно о тонкую ткань изнутри что-то царапалось, пробиваясь сквозь кожу.

В реальности, очерченной медленно истончавшимся терпением Агриила, всплеснули в судороге огромные крылья, и два оперения, белое и золотое, спутались друг с другом с лёгким шёлковым шорохом.

Верхняя губа женщины чуть заметно приподнялась, как у щерившейся на крупную собаку кошки. Она не издала внятного звука и не ответила на его оскорбление, но тихое, отчётливое шипение, вырвавшееся из горла певчей птицы, ничем не походило на ставшее уже здесь обыденным здесь стылое безразличие.
В левой руке тусклым голубоватым росчерком блеснул полуторный меч, изящный и лёгкий, в своей безупречной лаконичности однозначно выполненный под женскую руку. Она атаковала стремительным змеиным выпадом, но клинок прошёлся в волосе от чужого тела, а валькирия, заканчивая движение в полу-обороте, обрушила лезвие на замок. Не чувствуя никакого сопротивления, калёный металл вгрызся в дверь, взрезая её, точно нож — подтаявшее масло. Решётка разлетелась в клочья, в ночной туман, потеряв свою неприступную крепость.

Подобно лобовому стеклу, в которое влетел камень из-под колёс грузовика, мираж из прошлого и дьявольского присутствия дрогнул и пошёл трещинами, чтобы спустя миг осыпаться со злым, тревожным звоном прямо под ноги мужчине и женщине. Широко распахнутые глаза Шаиры, со смесью страха и надежды вглядывавшиеся в чеканное лицо супруга, отражали низкое зимнее небо; затем она, силясь выровнять дыхание, чуть улыбнулась, неловко и смазано, и коснулась горячей ладонью щеки Белиала.
От павшего ангела тянуло ароматом железа и власти.
Вырываться жрица больше не пыталась, хотя сильные руки до сих пор причиняли боль; но эта боль была знакома и приятна, и она выжигала всё лишнее, ненужное, что попыталось было уползти в темноту подсознания вновь, чтобы однажды прорасти ядовитой травой. Говорить было нечего — да и незачем, пожалуй; побывавший в её разуме, заглянувший в прошлое её собственными глазами, адский герцог вряд ли мог узнать теперь что-то новое.

Дева битв склонила голову, отводя взгляд. По нервам полоснуло острым чувством стыда; и столь же острым — благодарности. Она вряд ли выбралась бы из ловушки собственного прошлого в одиночку, не заблудившись там вновь.[AVA]http://s1.uploads.ru/sOdTK.jpg[/AVA]

Осторожно обнимая павшего ангела, Шаира позволила своим крыльям вновь исчезнуть, и на этот раз не почувствовала болезненного укола страха, смешанного с острым чувством собственной увечности; его руки были сильны — как всегда. Глядя вниз, на медленно менявшуюся Землю, она слушала бархатный голос, обволакивающий теплом и спокойствием, и думала о том, что он говорил.
Она вспоминала тоже: реальность, которой не было, но которая для них обоих, существовавших вне обыденных временных границ, была настоящей. Где-то там было ощущение того, что это действительно не настоящая история, но она манила к себе не свершившимся, что здесь обрело плоть. Не было кузнеца, с которым столько лет они мучили друг друга, не имея возможности даже понять, почему; не было вечного бегства; не было пыток, смертей, не было перерождений; эта жизнь была чуточку счастливее — на одну эпоху человеческой цивилизации.
— Я помню, — эхом откликнулась женщина.
Было ли дело бабочке до того торнадо, которое породил её полёт, если она всего лишь спешила на огонь, что манил своим светом?

В парке было прохладно и немноголюдно. Проводив взглядом стайку удалившихся куда-то молодых леди крайне определённого вида, женщина вздохнула, осторожно отпуская руку дьявола: ей не хотелось терять ощущение его тепла, но оно никуда и не ушло, по-прежнему окутывая собой. Жрица сняла браслеты, осторожно расстегнув замки, огладила кончиками пальцев свои запястья, на мгновение прикрыв глаза, и затем убрала артефакты в сумку, с наслаждением потянулась, давая себе возможность почувствовать мир целиком.
— Искушение велико, да? — Тихо спросила она у супруга, вглядевшись в совершенное лицо. — Мы никогда этого не сделаем, но искушение оставить всё так, как… Могло бы стать, пусть даже это ненастоящее.
Ей не хватило бы всей вечности с ним, и сто лет или тысяча — это было не так уж и важно, потому что на самом деле времени, чтобы поделить его на двоих, всегда было бы мало. Ангельская Галатея, созданная, быть может, только для него одного, скучала о каждом из прервавшихся случайных знакомств, лёгкими штрихами обозначенных в фолианте Судьбы, о каждом броске костей случая, который мог бы поменять всё.
Она разделяла тоску о невозможном с супругом. Долг хранителя равновесия был огромен, и тем горше было осознавать, что всё могло бы быть иначе, что достаточно задеть струны мироздания — и всё будет иначе.

Разлитая вокруг сила тревожила; Эра нахмурилась едва заметно, вслушиваясь в свои ощущения.
Но затем, тряхнув головой, она улыбнулась в ответ Белиалу, бережно коснувшись его руки и на мгновение осветив чужое сознание солнечным бликом. Женская одежда вновь поплыла, строгий крой костюма, больше напоминавший военную форму, сменился мягким женственным платьем из зелёной ткани, с низкой талией и плиссированной юбкой, а лежавшее на плечах пальто оказалось оторочено мягким мехом. Валькирия не стала лишь менять причёску: она никогда не носила короткой стрижки, упорно игнорируя все противоречивые веяния моды, и шёлк локонов, подобранный в низкий пучок под изящную шляпку, тускло отблёскивал плавящейся медью.
Её речь вновь звучала мелодично и мягко, лишившись царапавшей слух шершавости, что чудилась там, за пятнадцать лет спустя, где-то в военном Берлине:
— Не знаю, что до чертовщины, но что-то... Довольно странное, мне тоже кажется. Я в порядке, и... Наверное, я устала. Если у нас ещё есть немного времени на мои слабости.
Нежный шелест лёгкого, приятного смеха взметнулся к небу серебристой мелодией. Женщина до сих пор не могла перебороть смущения от чужой заботы и за жестами этими прятала свою неловкость.

Говори, говори, моё счастье... ©

Присев на край застеленной кровати, женщина стянула аккуратные ботинки на невысоком каблуке, отставила их и подтянула стройные ноги под себя. Пальцы скользнули в причёску; вытащив из пучка длинные шпильки с головками в виде цветов, валькирия тряхнула головой, и локоны хлынули ей на плечи огненными язычками, яркими настолько, что почти невозможно было поверить в их реальность. Эра перебросила пряди вперёд, на грудь, и замерла зачарованной кошечкой, лёгкой фарфоровой статуэткой, с наслаждением вслушиваясь в чужие жесты.
Ладони дьявола касались бледной кожи, живой водой смывая слабость и тяжесть, притаившуюся в мышцах расплавленным свинцом; несколько минут спустя жрица потянулась к своему вороту, расстегнула маленькую пуговицу и спустила ткань ниже, обнажая лопатки. В приятном неярком освещении номера она казалась совершенно белоснежной, неживой, но гибкое тело на ощупь было воистину бархатным. Тихо, глубоко дыша, валькирия закрыла глаза, растворяясь в тепле, и на кончиках её тёмных ресниц блеснуло живое золото, точно свежие всходы пшеницы.
Кончики пальцев ласкали позвонки на шее, оставляя глубоко внутри ощущение мерного спокойствия. Всё дурное отступило прочь.

— Что?.. — С чистым, неподдельным удивлением переспросила она, чуть повернув голову, а затем вдруг замолчала, медленно вертя в сильных тонких пальцах металлическую заколку.
Никто и никогда прежде не спрашивал у неё об этом. Картеру всегда было немного некогда; судьбы мира и геройские будни увлекали его куда больше, чем размытый и равнодушный взгляд жены; коллеги, студенты или даже сотоварищи по нелёгкой доле спасения окружающих от других окружающих относились к ней — в меру возможного — неплохо, но с вечным сомнением и скрытой опаской. Сложно понять существо, которое видело, как строятся египетские пирамиды, и увидит, как гаснет солнце, и ещё сложнее поверить, что оно всё ещё живёт где-то в границах смертной логики.
Эра, впрочем, и не жила, то было чистой правдой.
Дело было немного в другом: она попросту не относилась к себе серьёзно, очень давно обесценив собственные переживания и больше не пытаясь обратить на них внимания. Всегда были дела поважнее, и попытка отвлечься от них, да ещё и в пользу чего-то бесполезного, эфемерного, просто не укладывалась в голове. Кому, в общем-то, какое дело, что у неё в душе, пока это не никому мешает.
И тот странный, изумительный факт, что владыка ада спрашивал — и хотел выслушать, — заставлял Эру чувствовать себя чудовищно смущённой. Она стала прекрасным воином, прожив жизнь, полную битв, но так и не смогла вытравить никуда наивность, бывшую с ней ещё из благословлённого Эдемского сада.

Вновь зазвенел серебристый чарующий смех, нежный и чистый, как полноводный горный ручей, и вновь в нём была неловкость, смешанная с ощущением благодарности. Перехватив тяжёлую ладонь супруга, жрица на несколько секунд повернулась к нему лицом, одной рукой опираясь на кровать, улыбнулась, совершенно беззащитно, огрела его пальцы скользящим поцелуем.
— Прости, — шепнула она, подавшись вперёд, — просто это очень… Очень… Непривычно. Да, я хочу. Это так глупо: скрывать от тебя что-то.
Это и впрямь было бы глупо; и не в последнюю очередь по той причине, что валькирии не пришло бы в голову закрывать от супруга собственную душу. Единожды вложив её в его руки, она с тех пор не мыслила о том, чтобы её забрать; и странно было бы думать, что владыка мира сего не сможет различить тревожные, сумбурные образы, что плескали в том омуте.
Да и смысла в том не было. Эра не могла похвастать тем, что понимает мужа (знал ли и понимал он себя сам, впрочем?), но вот доверяла она ему целиком, не зная даже, с чем сравнить это всеобъемлющее чувство.

Она рассказала про то начало сорок третьего года в Германии, которое осталось в их настоящей реальности, рассказала совершенно спокойно, не придавая больше никакой окраски: страх просто ушёл, прогорев и исчерпав сам себя. Рассказала про дежавю, приходящие и уходящие совершенно бесследно, пожаловалась мимолётом на то, что до сих пор не понимает, как и почему они работают: порой их провоцировали мелкие события, на которые наталкивался взгляд, порой — сны, но чаще даже сама Эра не знала, с чем они были связаны, как будто память ей не подчинялась.
Затем, немного помолчав, жрица склонила голову, медленно касаясь пальцами своих волос. Говорить о том, что лежало на сердце ещё от той коронации у подножия трона, было сложнее, но она говорила всё равно, бесхитростно и спокойно, вглядываясь в собственную душу; о том, что до сих пор не понимает, почему он из всех женщин земных и небесных оказался с ней рядом, и о том, что она едва ли вообще это заслужила.
И она, кажется, совершенно не понимала, что раз может говорить с ним об этом, не боясь, то прежний страх одиночества целиком уже бессмысленный.

В дверь осторожно постучали.[SGN][/SGN]

Когда супруг отпустил её и встал с кровати, Эра поступила строго наоборот: рухнула навзничь и растянулась во весь рост, точно согревшаяся в тепле кошка, на огромной постели, вдыхая едва уловимые ноты чужого аромата, оставшиеся на покрывале. Ложе было видимо велико для тонкого птичьего тела, и женщина казалась на нём обманчиво-хрупкой, нежась во внезапной передышке. Так она дождалась, пока хозяин гостиницы скроется за дверью вновь, и только потом с видимой неохотой скатилась вниз.
Есть не хотелось, но травяной запах чая был как нельзя кстати. Женщина покосилась на белые фарфоровые чашечки; но разговор увлёк её вновь, и она решила пока ничего не трогать. Редко когда она могла не переживать за то, что поймут её правильно, и отпускать это ощущение не хотелось.

Спустив ткань платья с тела, валькирия аккуратно повесила одежду на спинку стула, потянулась, лёгкая и гибкая, как куколка на шарнирах; всплеснули и вновь исчезли белоснежные крылья, оставляя гладкий бархат спины ровным и чистым. Тёмное кружево тонкого белья оттеняло кожу; жрица задумчиво коснулась тонкой бретели, потянула и отпустила её снова, глядя на супруга, но одновременно — будто бы куда-то мимо него, о чём-то размышляя.
Тягучий голос звучал приглушённо:
— Да, лорд мой. Я пыталась, дежавю проявлялись все мои смертные жизни… На самом деле, они старше, намного, чем суть вёльвы. Не знаю точно, когда ясновидение вообще появилось, не помню — наверное, когда мастер решил вписать меня в колоду Басанос; но я видела вещие сны ещё в Аду, и эта часть сил мне неподконтрольна совершенно. Возможно, Мелеос просто не успел меня научить. Или, возможно, сам не знал, как это делать.
Расстегнув крючки на поясе и стянув следом шёлковые чулки, дева битв сложила бельё рядом с платьем, бесшумно прошлась по ковру: босые стопы приятно утопали в мягком ворсе. Какие-то несколько мгновений она смотрела на мужа сверху вниз.

Она опустилась на пол у его ног, обняла чужие колени и с удовольствием отёрлась о них щекой, на мгновение крепко зажмурившись. Даже просто ощущать его близость и тягучее, как патока, тепло было приятно.
— Ты всегда был немного… Недосягаем. И много — непостижим, — улыбнулась женщина, вскинув на мужа топкий звериный взгляд, и вновь залюбовалась совершенными чертами его лица: смотреть на него вот так можно было целую вечность. — Старший сын Творца, демиург, понимавший то, что другим невозможно даже представить… Мне сложно осознать себя, случайное творение сумасшедшего ангела, с тобой рядом, потому что… Потому что сравниться с тобой невозможно, потому что я разве вообще могу быть вровень с тобой? Впрочем, не знаю, была ли у меня возможность избежать этого, не знаю, что именно вкладывал в меня мастер, но я точно знаю одно: это единственный выбор в моей жизни, который правилен больше, чем можно выразить, и который я ни за что не соглашусь менять.
Эра потянулась к павшему ангелу вновь, осторожно коснувшись сознания золотым бликом, мимолётно улыбнулась; его умение объяснить убаюкивало и вымывало любые сомнения, оставляя после себя лишь тихое, ровное спокойствие. Сомневаться в словах Белиала было невозможно, и она была благодарна ему — всей собой. До сих стеснявшаяся собственных чувств, жрица нуждалась в его понимании куда острее, чем хотела это показать.

Молчание затягивалось; прижавшаяся лицом к чужим коленям валькирия не двигалась, и можно было бы даже решить, что она уснула, но от неё тянуло лёгким ароматом напряжённых размышлений и горькой полыни, причудливо мешавшихся друг с другом. По тонкой спине рассыпались от её медленных, глубоких вздохов длинные волосы, укутывавшие женскую точёную фигурку плащом.
— Не всё, — выдохнула жрица наконец. — Меня беспокою… Я. Нет. Нет, не так. Меня беспокоит то, что я не понимаю, что происходит со мной. Сехмет, должно быть, досталась мне от Хатор, что была мне матерью, потому что Хатор давно отказалась от этой части своей сущности, но то, как легко я стала превращаться в неё… Это странно. Не знаю, не берусь судить о том, правильно это или нет, но это очень необычно. Никогда… Раньше никогда я не чувствовала столько эмоций за раз, и меня никогда раньше не тянуло к кровавой жатве. Я боюсь, что вскоре не смогу контролировать эту жажду. Раньше всё было… Немного приглушённым, даже азарт, даже горячка боя. Меня тянет в огонь, но не я управляю страстью, а она управляет мной, и с каждым разом всё сильнее. Я боюсь натворить бед.[SGN][/SGN]

Du hast mein Herz in der Hand, es brennt,
Ich weiß ich kann mich befrein. ©

Сильно сжав левой рукой хрупкую чашку, валькирия замерла, не в силах ни отстраниться, ни даже вздрогнуть, когда Белиал поднял её голову, вплетя пальцы в рыжие локоны, и только смотрела на него, безмолвно падая в холод серых глаз. Очень властный, хозяйский жест, которому было практически невозможно сопротивляться; ни Мелеос, ни даже Картер никогда не позволяли себе с ней подобного, незримо понимая ту границу, за которой жрица могла вспыхнуть уже совершенно негасимо.
На какой-то миг у женщины побледнели плотно сжатые губы, но она не вырвалась. Наверное, это было правильно — именно здесь и сейчас, когда она наконец-то поняла, что незачем молчать вечно.
— Нет, — произнесла Эра, немного растягивая гласные, — нет, messer, дело не в функции вовсе, я никогда не считала себя таковой. Я не обезличена; мне пришлось устроить не одну истерику мастеру и в результате даже сбежать из почти-дома, чтобы это доказать, но я не захотела быть картой, потому что именно личность мне дорога. Но Вы и я… — Короткое движение пальцев свободной ладони. — Вы правы, мы разные. И я постоянно, вновь и вновь, возвращаюсь к мысли о том, стою ли я вообще всего того времени, которое Вы тратите на меня, если почти ничего не могу дать в ответ? Впрочем, Вы уже ответили на мой вопрос.
И он действительно ответил; всё, что оставалось самой жрице — это просто принять, не пытаясь понять. О судьбе не задумываются, а в любви не ищут недостатков.
Женщина помолчала ещё мгновение, прежде чем закончить:
— Спасибо.

Выдохнув наконец, она немного скомкано улыбнулась, отёрлась на миг тёплой щекой о его ладонь, ещё остававшуюся у лица, и теснее прижалась к супругу. Он был прав: с тем, что теперь составляло сущность жрицы, нужно было научиться жить, и рано или поздно срыв был бы неизбежен, но дева битв отчаянно не хотела этого. Сладкое ощущение власти хищника над жертвами дурманило ей голову, но наутро она вспоминала об убийствах уже с сознанием женщины, а не льва, и это изматывало.
Жить, боясь себя самой, впрочем, тоже было не выходом.

Отставляя опустевшую кружечку на пол, Эра повернулась ровно для того, чтобы увидеть, как супруг стягивает с себя одежду, и совершенно забыть о том, о чём они говорили мгновение назад. Выражение её остроскулого красивого лица сложно было описать, в нём вспыхнувшая страсть боролась с попыткой удержаться в здравом рассудке, и последний чудовищно проигрывал. Она замерла, откинувшись спиной на кресло, и по стройной фигуре вновь прокатилась резкая волна судороги, пока дева битв пыталась справиться с собственным порывом.
По ковру медленно скользнули сильные пальцы женщины, оставляя тёмные следы ворса, зачёсанного в другую сторону, сквозь приоткрытые губы вырвалось тяжёлое, надсадное дыхание. Хотелось крикнуть, но вместо этого она только глубоко вдохнула воздух, пропахший чайным ароматом — и горьким запахом его кожи.
— Я голодна, — медленно ответила жрица, не сводя взгляда с сильных рук дьявола, в которых змеёй вилась тонкая ткань галстука, но ответ её прозвучал ровно настолько двусмысленно, что совершенно не оставлял простора для фантазии.
Пища не могла утолить тот голод, что жил в ней, опасно прорастая чёрными корнями в самом существе, с тех самых пор, как Белиал привёл её в свой дом, и с каждым разом он становился всё ненасытнее. Болезненно запульсировала жилка на шее, на которой остался бледной отметиной шрам от змеиных клыков.
Яд, которым он отравил смертных; разве она смогла бы остаться прежней?

В чёрных, чёрных, как космос сам, зрачках, медленно вытягивавшихся в вертикальный росчерк, чувствовалась вновь эта безумствующая жажда. Где-то там, глубоко внутри, где ещё оставался здравый смысл, Эра понимала, что супруг дразнит её нарочно, но она не могла, просто была не в силах устоять перед тем, что он обещал ей хищной улыбкой и взглядом глаза-в-глаза.[SGN][/SGN]

Слабо вскрикнув, женщина выгнулась, стянутая тугими узлами верёвки, попыталась повести плечами, но ткань болезненно впивалась в кожу, и двигаться было невозможно. Стальные глаза, холодные и жестокие, швырнули её в бездну и начисто лишали воли, уничтожая саму мысль о возможном сопротивлении, а потом, когда реальный мир вернулся, насмешливо соткавшись из сигаретного дыма и запаха дорогого парфюма, валькирия осознала себя склонившейся к ногам супруга.
Вывернутые суставы ныли, точно в них вогнали раскалённые иглы, но пальцы Белиала держали её настолько крепко, что она не смогла бы отстраниться, если бы и желала. Топкая радужка стремительно утопала в раскалённом солнечном золоте, тревожном и злом, как его собственное лицо, совершенное в каждой черте. Эра продолжала цепляться за свой разум, но немыслимая боль и плавящий жар, которым адский герцог распалял её воображение, бились в сознание, оставляя в нём кровоточащие следы не хуже тех, что алым расцветали на бархатной коже.
Она в лесном пожаре горела вновь, и спустя три удара сердца просто перестала сопротивляться — ибо всё равно ничего не могла сделать с тьмой, что владела ей безраздельно.

Тонкая и сильная женская фигура в объятиях дьявола золотилась так отчаянно, словно хотела сама стать солнцем вместо великого Ра — или, быть может, рассыпаться в звёздную пыль, обернуться звёздами в глубине необъятной вселенной. Древняя и безумная, дочь богов вечно искала новой жатвы, и сейчас сладостная игра влекла её к себе, вымывая даже остатки разума.
Зажатая, точно бабочка — на булавках у коллекционера, в драконьих когтях, Сехмет рассмеялась жутким, пульсирующим смехом, в котором слышался скрежет наконечников стрел о щиты, в котором завывала песчаная буря, и смех этот перешёл в стонущий крик, когда пальцы сжались на её горле, мешая дышать, мешая думать, мешая помнить даже саму себя. Перед взглядом плыло, и тонкие вертикальные зрачки сузились в едва заметную нить, вовсе грозя исчезнуть. Она не терпела чужой власти, она жаждала её всю делать своей, и, ощущая острыми лопатками сильное мужское тело, приходила в ярость ничуть не меньшую, чем кипела в шипении Змея.
— Нет, — не то швырнула в ответ, не то прорычала женщина, балансировавшая на грани трансформации.
На какой-то миг её изящная точёная голова окончательно потеряла сходство с человеческой: полу-зверь, царица пустынь и их вечный сторож, совершенно не рвалась уходить из этого мира.

Всплеснули вдруг огромные крылья, отталкивая так близко стоявшего дьявола; по верёвкам прокатилась волна всепожирающего пламени, что было жарче её собственного тела, и, рассыпаясь в золу, шёлк упал под босые узкие стопы, а пустынная богиня уже заводила руку для удара, что пришёлся бы локтем в солнечное сплетение её палачу. И теперь она вновь смеялась — по-настоящему, пьяная и восторженная от восхитительного предвкушения жатвы.
Она не стала дожидаться, пока он сможет схватить её, ускользнула прочь, проворная и стремительная, несмотря на свои размеры, и спустя миг уже опустилась на пол, одевшись в свой истинный облик. Тёмные губы раздвинулись, демонстрируя сабельные жемчужные клыки; она прижала мягкие округлые уши к лобастой голове, с подчёркнуто-ленивой грацией отходя поодаль. Каждый её шаг был текучим, плавным, как движение ртути; Сехмет завораживала своим совершенством идеального орудия убийства, мести всем грешникам.
Он тоже был грешником — она чувствовала запах его души, и она хотела её себе, смять и попробовать на вкус, жадная до каждой крохи могущества, до каждой капли сладчайшего из вин.

Огромная золотая кошка хищно осклабилась на чёрного дракона, хлестнула себя прямым хвостом по шёлковым бокам; на гладкой шкуре пробегали тревожные искры. Она почти не шевелилась, глядя на владыку ада янтарными оплавленными глазами, но медлила, выжидая ей одной ведомого знака: примеривалась к добыче, не допуская даже мысли о том, что идёт прямо в ловушку. Какое ей было до того дело, когда она предвкушала убийство и алые разводы на собственной шкуре.
Львица прыгнула стремительно и легко, подобравшись и мгновенно распрямив могучие лапы: сначала в один мах взлетев на кровать, а затем, уже оттуда, немного сбоку, на Змея, целенаправленно метя в горло. По его телу скользнули загнутые когти, способные в один взмах раздирать любой металл, и в воздухе дурно запахло железом.
Если она успеет дотянуться, сомкнув клыки на его горле — победа будет за ней, и страсть вновь кружила зверю голову предвкушением дикого пира среди солнечных дюн да зыбучих песков. Вечно терзал её голод, и она рвалась к каждой возможности его утолить.
Если.[SGN][/SGN]

Оставь свой след на небе.
Мы опять на грани. ©

В этот раз победа досталась ей легко — слишком легко, но горячечный привкус крови вымел прочь любые мысли об этом; львица зарычала, отпуская свою добычу, и мёртвое тело упало ей под лапы. Но только всё было не так, как должно: мир вокруг поплыл, и вместо силы, что должна была напоить её допьяна, небесная Сехмет почувствовала, как мир уплывает прочь. Прямой хвост зло хлестнул в левый бок, но давящее ощущение всё нарастало, и вскоре она неловко припала вперёд, точно хотела улечься на брюхо и спрятаться.
Быть может, так и было — от чужих слов.
Низкий мужской голос вплетался во всё её существо колючей проволокой, заставляя слушать себя, и теперь тонула уже не Эра, но сама львица, только на этот раз бездна не приносила покоя. Судорога, прошедшаяся по бархатной шкуре, смяла звериный облик, смела его прочь, и вскоре она и впрямь упала, приняв чуждый ей и непривычный женский облик да хватая приоткрытым ртом воздух. Но не становилось проще — одновременно сгорая, она чувствовала, что замерзает, будто бы оказавшись посреди полярной ночи, на постели из стылого мха и синих льдов.

Тонкие вертикальные зрачки пульсировали, и разума в них по-прежнему не было, но зато было что-то, что более всего походило на осознание. Сквозь пламенную страсть, густо замешанную на жажде, прошло понимание того, что произошло — и ловушки, в которую она попалась опять, уступив жажде, и своей судьбы. Ей, впрочем, не было свойственно сожаление.
Женщина прикрыла глаза, на мгновение опуская тёмные ресницы. Не было нужны смотреть на дьявола: она видела его и так, жуткое чеканное лицо крепко врезалось в память, и его и нарочно было бы не вытравить, не забыть. Пухлые губы изогнулись в лёгкой, стремительной усмешке, пока несколько бесконечно долгих секунд Сехмет, переливаясь тысячами искр, хмельной одури, что бывает у яростного костра, вслушивалась в то, как яд Змея чернотой впитывается в её плоть.
Она умела исцелять, но здесь её искусство было бессильно; золотая кошка и чёрный дракон — это было куда старше, чем она сама, и душа пустынь не стала сопротивляться тому, что было предрешено. Душа, сидевшая на пальцах павшего ангела, не сопротивлялась тоже — она действительно принадлежала ему без остатка, со светом своим и с тьмой всей, и это было последним штрихом.
Для золотого зверя здесь не было места.

— Больше нет, — шепнула она, и мягкий шелест звучал подобно еле слышному ветру в барханах.

Сверкавший песок осыпался на пол — и исчез без следа. Львица эта никогда не была божеством — она была сущностью, пожалуй, но более она была стихией, что зародилась в мироздании почти случайно и не существовала сама по себе, лишь в сосуде принимая форму, а потому и исчезать ей теперь было нестрашно, ибо она исполнила то, для чего была призвана сейчас. Так кровь уходит в землю, чтобы когда-то прорасти свежими травами вновь, и в этом вечном круговороте нет ничего, ни добра, ни зла; просто так должно быть.
Вскоре едва уловимое присутствие Сехмет, которое можно было заметить по жжённому запаху, какой бывает от слишком крепкого кофе, пропало окончательно, и в странной комнате на грани несуществующего и невероятного остались только двое.

Свернувшаяся в маленький клубок женщина, белая до снега, до мрамора, до того, что смотреть на её обнажённую кожу было холодно, не шевелилась вовсе, и чёрные набухшие вены казались жуткими — и одновременно манящими, точно трещины на старой сосне, доверху заполненные смолой. На скулах её ещё горело дневное светило, пробиваясь сквозь тончайший фарфор тела, но шея, грудь, руки, видневшаяся в её неловкой позе гладкая спина — всё было пронизано густой тушью чужой крови, ставшей теперь её собственной.
Маленькая, но очень остро сияющая бабочка, не делая ни единой попытки улететь, пряталась от остального мира под тяжёлой ладонью дьявола; она не весила ничего — и одновременно была тяжелее звёзд и галактик.

Солнце зашло за горизонт, уступая место беспробудной ночи.[SGN][/SGN]