Густая волна боли была на вкус пряной и терпкой; она пьянила сильнее всякого вина. Выдохнув слабый, тягучий стон, Эра откинула голову назад, чувствуя, как сильные пальцы герцога путаются в длинных волосах, обжигая горячечными касаниями; всплеснули рывком крылья. Следом к горлу подступил лёгкий комок разочарования, когда супруг отстранился; ей невыносимо захотелось поймать тяжёлую руку, вновь привлечь дьявола к себе, золотыми искрами рассыпаясь в его мраке, но её ладонь лишь мазнула по воздуху, когда женщина потянулась за ним. Широко распахнув глаза, она улыбнулась, открыто и беззащитно, глядя на то, как грациозно, точно огромный хищник, двигается Белиал, и в её остроскулом личике вновь прорезалось искреннее восхищение.
Она могла любоваться им целую вечность, точно стихиями, точно звёздным небом.

Когда демон-слуга, привёзший подносы с едой, поспешил как можно быстрее убраться прочь, лишь едва натолкнувшись на взгляд владыки, женщина отбросила одеяло, грациозно соскользнула с кровати, бесшумно ступая по полу, подошла к супругу. В её тревожном малахитовом взгляде вновь прорезалась тревожная, жадная страсть, полыхавшая золотыми прожилками.
Он был высок, намного выше её — и неизмеримо сильнее, даже просто физически, и Эра помнила об этом, но будто бы забавлялась своим знанием. Её чуткие белые пальцы скользили по его коже, по торсу, по груди, по широким плечам, изучая совершенное тело, а сама жрица не отрывала взгляда от чеканного, невероятного в своей красоте лица; острые ногти на мгновение с силой вонзились в кожу герцога, оцарапали лопатки, возвращая ему глоток хмельной боли.

Обхватив мужа руками за шею, дева битв приподнялась на носочки, распахнула огромные белые крылья, потянувшись вверх и помогая себе ими, и жадным поцелуем обласкала горячие губы. Как можно было думать о чём-то ином, кроме самого дьявола, в его покоях, видя его, ощущая всей собою, жрица не представляла. Оставшись без него там, на Земле, она ощущала себя будто бы неполной, нецельной, лишённой чего-то чудовищно важного, и теперь, имея возможность почувствовать свинцовые бугры мышц под ладонями, просто не могла оторваться.
Белиал манил её собой, точно мотылька — костёр, он одним взглядом выворачивал всю её сущность наизнанку, заставляя забывать об остальном мире. Не гореть с ним рядом было просто невозможно, и Эра уже даже не пыталась сопротивляться этому безумствующему пламени.
В стальные глаза можно было падать, точно в омут — и она упала, с готовностью распахнувшись навстречу темноте.
— Почти уверена, что этот бал принесёт множество неприятностей, — произнесла валькирия, и в её интонациях чудилось тягучее мурлыкание огромной кошки, — у твоих вассалов наверняка найдётся несметное число возражений. Знаю, что это тебя не особенно заботит, но всё же, милорд, ты уверен, что оно того стоит?
На самом деле, жрица никогда не хотела власти, а власть в аду, где требовалась воистину стальная рука правителя, и вовсе пугала её до дрожи. Конечно, отказываться теперь, уже будучи коронованной на ступенях чёрного трона, было уже поздно, но всё же дева битв будто надеялась ещё ускользнуть от этой роли. Быть в глазах окружающих игрушкой дьявола ей не претило; ей вообще не было никакого дела до того, что о ней думали, но стать полноправной герцогиней — этого было слишком много для Эры.[NIC]Era[/NIC]

Пусть будет небо ближе ко мне на треть,
Пусть будет солнце, и лучше на нём сгореть. ©

Было сложно думать и даже дышать; полная грудь жрицы тяжело вздымалась, когда она отчаянно глотала воздух приоткрытым ртом, но слишком густо спальня пропитана была запахом травяных масел и ароматом бледной кожи павшего ангела. Отточенные касания, втирающие зелья, выворачивали наизнанку; дева битв закрывала глаза, силясь в благословенной темноте горного озера спрятаться от искушения, но тут же распахивала их вновь: нельзя, невозможно было не смотреть на него, не видеть, ощущая рядом присутствие.

Они говорили друг с другом, сплетя тела и души, перепутав ощущения так тесно, что не разобрать было, где свет и где чернота; вбившиеся в тонкие плечи пальцы, крепче железа да жарче клейма, вырвали из Эры низкий, глухой стон, и ногти её скользнули по предплечьям владыки, оставляя тонкие красноватые следы. Жрица пыталась сосредоточиться на словах, уложить в голове, но это было невыносимо сложно, когда дьявол привлёк её к себе.
— Впрочем, ничего нового, — промурлыкала она, за бархатными переливами музыкального голоса, манившего к себе песнью, что старше вселенной, пряча мольбу о продолжении, — ровно так и выглядит любой научный серпентарий, в котором я имела сомнительное удовольствие оказаться. Мне не в первый раз видеть ревность, милорд, не в первый раз и оказываться в центре столь потрясающего внимания.
И судя по ярости, что играла отблесками ангельского меча в её бездонном взоре, горе было той женщине, что решилась бы перейти ей дорогу. Быть может, прежняя Эра, та, что вечность назад подмастерьем была у артефактора, предпочла бы спрятаться от внешнего мира, не желая вмешиваться во всё происходившее, но не та, что была теперь. Пав, она не стала хуже, но сила, жуткая и древняя, как сама вселенная, само женское начало, играла в ней ныне совсем иными гранями.
Нежные губы коснулись уха дьявола, обдав теплом и тревожащим обещанием:
— Не беспокойся обо мне слишком сильно; я не так беззащитна, как кажусь.
И незавершённость была в этом шёпоте, "пред всеми, кроме тебя", не сорвавшееся с языка, но прочувствованное в поцелуе, которым она откликнулась мужу.

Боль ломала и пьянила, боль взрезала душу остро отточенным ножом, боль смешивалась с удовольствием настолько сладостно и гибло, что невозможно было представить одно без другого. Боль была подобна качелям, она возносила на высоты, обостряя восприятие мира и каждый еле слышный стон делая громче отчаянного крика, и следом тут же швыряла в бездну темноты, чёрной настолько, что жрица каждый раз боялась ослепнуть.
Яд его поцелуев оседал на губах и шее, каждое движение заставляло рваться на свободу, опаляя болью и перекручивая, изматывая сумрачным удовольствием; жрица чувствовала себя комком обнажённых нервов, ибо каждое едва уловимое касание казалось ударом наотмашь; и она кричала, кусая свои губы до крови — и вновь ощущая раздвоенный его змеиный язык.

Золотая вспышка, пронзившая насквозь, ударившаяся в позвоночник; гибкое женское тело, гладкое и изящное, точно мрамор античной статуи, выгнулось дугой, навстречу ему, и в этом безумствующем единении валькирия на миг стала ярче золотого солнца.

Миг тишины, нарушенной лишь хриплым дыханием, и вдруг она раненной птицей рванулась вверх. Эра повалила дьявола на спину, и огромные белоснежные крыла ударили по воздуху, всплеснули роскошью первого искристого снега. Сильные пальцы жрицы сомкнулись на шее супруга, мешая ему вдохнуть воздух и острые ногти вгоняя под кожу; а она рассмеялась, тихо и жутко, блеснув расплавленным янтарём львиных глаз. Дыхание, густо пахнувшее выдержанным вином и лёгкой горечью кофе, коснулось идеально очерченных губ герцога, но она так и не поцеловала его, дразня супруга так же, как он дразнил её недавно.
Обманчивая и вместе с тем изящная иллюзия власти над хищником; в алых глазах, пламеневших ярче адского пламени, ярче мировых войн, валькирия видела собственное отражение, вскрытое золотыми прожилками солнечного света. Она знала, чувствовала, пожалуй, столь отчётливо, что не могла сомневаться, что в любой момент Белиал без труда сломит её, подчинив себе вновь, и это заставляло Эру гореть только ярче. Власть — его власть — была сладка на вкус, смешанная с безумием, и она будто жаждала распалить его ещё больше, на грани убийства ища наслаждения.
Шёлк медных волос щекотал идеальное лицо герцога.[NIC]Era[/NIC]

My pain is caused by my pleasure,
And my soul mate lives in your body.
I can't get you out of my head! ©

Мимолётное сладостное касание к губам, на которых вновь остался привкус яда, первородной тьмы, что составляла всё его существо, заставило жрицу вскрикнуть, и этот тихий напряжённый звук перешёл в глухой стон, когда супруг отшвырнул её прочь, заставив прокатиться по огромной кровати. Она вскинулась, точно кошка, всплеснула огромными крыльями, подёрнутыми сейчас золотым туманом, искрами пустынного солнца; и раскалённый взгляд впился в идеальное лицо павшего ангела, отступившего прочь. Запах его крови щекотал чуткое обоняние привкусом металла, и дева битв облизнула пересохшие от жажды, которую нельзя, невозможно было утолить, губы, оскалившись диким зверем. Её остроскулое лицо исказилось волной разочарования от того, что она не могла дотянуться до него сейчас, а следом — хмельным предвкушением от нового обжигающего танца.
Страсть на грани одержимости, удовольствие на грани убийства; во всём мире, сузившемся до одной спальни, до алых дьяволовых глаз, тускло мерцавших в сумраке, остались только они вдвоём — и ожидание.

Эра бросилась вперёд, но рассыпалась в искры, в звёздную пыль, чтобы оказаться за его спиной мгновение спустя. Белоснежные пальцы коснулись позвоночника дьявола точно меж лопаток, оставляя след солнечного клейма, расплавленного золота, а она исчезла вновь, появляясь по левую руку от него — на расстоянии жара от её матовой кожи, и вновь вплёлся в пространство её глубокий, пьяный смех. Он пульсировал ударами сердца в серпом вскрытой груди, но жрица не могла умолкнуть, пьяная от боли, от жара, от супруга — и терпкого привкуса мечты о новой муке, которой дьявол поил её столь умело, что ни одному иному палачу с ним было не сравниться.
Вновь всплеснуло вперёд заведённое крыло, и маховые перья, длинные и крепкие, рассекли широкую грудь павшего ангела, а на коже жрицы вспыхнул точно такой же, в зеркале отражённый алый и длинный след. Смешиваясь с травяным ароматом масла и хмельным — вина, в воздухе запахло бедой. Эра отпрянула, не давая мужу поймать её, точно бы мстила ему за то, что он ускользнул от неё там, на кровати, и распаляя его всё более, доводя желание обладать, взять то, что принадлежало ему по праву, до исступления.

Боль колотилась в висках, отдавала в затылок, огненной нитью проходила по спине, новыми нервами вплетаясь в позвоночник, но больше боли было ослепительное чувство его жуткой, гиблой власти над ней, и в сверкающем танце на грани безумия, где каждое выворачивающее суть всю наизнанку касание делилось на двоих, это ощущалось особенно остро. Она хотела принадлежать, желала всей собой, в том было существо её и самое тёмное желание: отдаться его огню — и сгореть в нём дотла, осыпавшись на сильные руки белым пеплом.
Но каждый раз жрица до последнего словно не желала уступать ему. Ей нужна была боль, возведённая в абсолют, расплавленным свинцом текущая по венам, и свобода её, смятая когтями Змея, но не отданная за так. Только взятая силой — его силой, что темнотой своей и бездной пугала и манила одновременно.

Золотая львица, кружившая вокруг чёрного дракона; она вновь и вновь выискивала возможность прикоснуться к нему, почувствовать совершенное тело под пальцами, но не остаться рядом. От рыжих локонов тянуло горьким запахом полыни.
Скользнув под его крыло, она подалась вперёд, одной рукой обхватывая шею супруга, и злой, яростный поцелуй обласкал его губы, лучше слов всех показав её нетерпение и жар; но следом пришёл золотой свет, лившийся с мраморного тела, грозившего обернуться сейчас в живое солнце, и этот огонь жёг, и в нём и впрямь можно было сгореть. А затем наотмашь ударил сладостный, напевный голос, вплётшийся в самую суть павшего ангела золотой нитью в чёрное сукно его мрака: "Дай мне ещё!". От ногтей её оставались царапины, кожу опаляло пламенем, сильные пальцы, запутавшиеся в чёрных волосах герцога, дёрнули голову его назад.
Кровь, которую собрали с шеи его пламенеющие губы валькирии, была густой и точно отравленной.[NIC]Era[/NIC]

Аромат её нежного тела,
Дикий запах её духов.
Помню я, как она горела... ©

Глаза. Его глаза, жуткие и пропащие, алые, как адское пламя, пылавшие в темноте — они были единственным, что Эра могла видеть; в них она видела свой приговор, манивший к себе сладостью пыток всех, что знали руки искуснейшего из заплечных дел мастеров. Он обещал ей боль и смерть, и они пришли, впитавшись в само существо её отравленной водой, змеиным ядом, влившись в кровь и раскалённым свинцом растёкшись по венам.

Не было слов, способных описать бездну, в которую Белиал толкнул её, тяжестью своего тела вжав в огромное ложе. Стиснутая металлическими прутьями, но более — исступлённым ощущением его власти, дикой и злой, валькирия не могла даже вздрогнуть, беспомощная пред его силой; бабочка на булавках, прекрасная в своей ослепительной, мертвенной красоте алой крови на мраморной коже. Кровь была всюду: на тёмном шёлке простыней и на чёрных когтях Змея, на его раздвоенном языке, ласкавшем женские губы гибельными поцелуями.
Чужое тело — так невероятно близко, — которого нельзя коснуться. Он не позволил бы.
Жрица кричала сначала, но тьма смяла её вскоре, лишая голоса, а затем пришёл огонь, которого никогда раньше она не чувствовала, и огонь объял её целиком, выжигая разум, в уголья превращая сердце; и только душу он не тронул, мазнул жаром, заставив её вспыхнуть подобно сверхновой. Каждое движение, каждый рывок — как удар; Эра ощущала дьявола как себя саму, его восторг, его удовольствие и его ярость мешая со своей мукой; она чувствовала, как он спешит, жадно желая взять всё, что она могла ему дать — и она отдавала, не в силах противиться ни одному ему желанию.
Не осталось ничего, только мрак, и в этом мраке она слышала тяжёлое дыхание — и вновь видела до дрожи пугавшие глаза.
Боль оплавляла, боль уничтожала, но для того лишь, чтобы возродить в новой вспышке. Она нарастала, подобно морскому прибою, даже тогда, когда, казалось, не было уже возможности ощутить больше; и в какой-то миг боль должна была убить её, спалив, точно сухой кленовый лист по осени, но не было сил на то, чтобы взмолиться о пощаде.

И темнота вдруг взорвалась пламенеющими осколками настоящего золота, даря совершенное, возведённое в абсолют, в невероятное и непознаваемое вовсе наслаждение — и пришедшее следом ощущение чистейшего счастья. Гибкое женское тело, до этого сжатое беспощадной сталью, вдруг рухнуло на ложе; Эра широко распахнутыми глазами вглядывалась в подхватившего её супруга.

Застонав еле слышно, женщина упала в эти объятия, прячась в ослепительном блеске его крыльев, столь беззащитная, хрупкая — крошечный солнечный блик в бесконечной темноте. Спина её до сих пор мелко вздрагивала, подрагивали и тонкие пальцы, которыми она касалась плеч павшего ангела; Эра уткнулась лицом в широкую грудь. Изломанная болью и безумным, на грани нервного срыва, наслаждением, она не способна была сейчас ни на что, кроме как просто лежать раненной птицей в его руках. Медные волосы, пылавшие теперь ярче лесного пожара, рассыпались по тонкой спине, укрыли их обоих шёлковым водопадом.
Валькирия неожиданно улыбнулась, и губы её, уже не пламенеющие безумием пустынного солнца, нежно коснулись чужой шеи лёгким, мажущим поцелуем:
— Люблю.[NIC]Era[/NIC]

Нет дороги назад — перекрыта и взорвана трасса,
И не рвитесь из рук — время криво, и вряд ли право.
Серный дым заклубился — скользим по кускам обгорелого мяса
Вдоль багряных чертогов Властителя Века Сего. ©

Хищный зелёный взгляд, таивший в себе безмолвие лесного болота, скользил по гостям с возмутительным для их гордыни равнодушием, точно не было ей до них никакого дела, и только на одной из приглашённых, невероятной красоты женщине с кожей цвета эбенового дерева, герцогиня задержалась. Чеканное мраморное лицо, жестокое и прекрасное, точно у изваяний древних богинь, осталось бесстрастно, но в глазах её мелькнуло что-то, отличное от безразличия: то ли удивление, то ли любопытство. Она не знала, что Иштар ныне жила в аду, но не узнать ту-что-о-дарах-семи, было невозможно, и ошибиться жрица не могла.
Сложно было сказать, являлось ли это хорошей новостью; никто из шумерского пантеона не отличался излишне хорошим нравом, но Эра отметила её присутствие с некоторым привкусом удовольствия. Другом Иштар было назвать сложно, но всё же это был островок привычного бывшей язычнице мира, и оттого он был приятен — памятью прошлого, быть может.

Сев на трон, женщина опустила тонкие руки на подлокотники, и во всей её позе вдруг прорезалась откуда-то взявшаяся жёсткая, пугавшая отчётливостью своей властность, и простая, тонкая корона в длинных волосах вспыхнула отрывистым льдистым бликом. Эра смотрела на вассалов дьявола — как смотрела на них в первый раз, когда Белиал здесь, на чёрных ступенях, короновал её, — на прекрасные лица павших ангелов и жуткие оскалы демонов, на ревностно хмурившихся красавиц в причудливых одеяниях, о которых предупреждал её супруг. Ощущать себя частью всего происходившего было чудовищно странно; пробывшая до того целую вечность в тени, жрица не любила внимания к себе и обычно старалась избегать его, ускользая из-под чужих взглядов.
А теперь уйти было некуда — и незачем.
И толпа вновь преклонила колени, признавая власть своего господина и госпожи, которую привёл он в свой дом. По бледному лицу девы битв скользнула тень сумрачного удовлетворения.

И бал грянул.
— Лорд мой, — откликнулась жрица, и её тонкая ладонь, расцвеченная в алый длинными полосами царапин от его жутких когтей, скользнула в тяжёлую руку герцога.

Спицы корсета тревожили раны, не успевшие закрыться, и вскоре золотое шитьё платья окрасилось в багрянец, повторяя блеск глаз павшего ангела, что до сих пор полыхали пламенем жарче тысячи церковных свечей. Каждое новое движение, стремительно-скользящее на мраморных плитах огромной залы, отдавалось сладостной болью во всём её существе, и горячая кровь сочилась по тонкой женской спине, сквозь ткань одежд пачкая сильные пальцы дьявола. Плотно сжатые губы с трудом сдерживали вымученный стон, а дыхание женщины было тяжело и глухо, и оно отдавалось в висках хриплым надрывом, манящим обещанием продолжения и памятью о её крике в глухой черноте простыней на супружеском ложе.
Ногти валькирии остро впивались в кисть павшего ангела, когда она вновь падала в его взгляд. Нельзя было не гореть с ним рядом, невозможно было противиться его невысказанному обещанию.
Пламенеющие раскалённым металлом нити прошили бархат белой кожи, рассекая её сверкающими прожилками; жена, облачённая в солнце, в когтях огромного дракона; и они оба скользили по-над бездной, сотканной из чистого мрака, потому что не существовало сейчас ничего другого и никого другого, только дикая музыка, тянувшая за собой. Её шаги были легки, как дымка утреннего тумана, что растает с рассветом, поступь владыки казалась тяжелее грехов всех, и сама Эра подобна была бабочке, порхавшей в умело ведущих её мужских руках. Ни единой заминки в блистающем танце, ни одного неверного движения; мягкий шелест церемонных одеяний переплетался с мелодией, точно ветер — с грохотом реки, и пухлые женские губы исказила вдруг странная, опасная улыбка. Страсть, владевшая ею, была ощутима почти физически, и странно, что воздух вокруг танцевавшей пары владык не пылал молниями; впрочем, белоснежные крылья уже подёрнулись золотою дымкой вновь, и мелкие, точно зыбкий пустынный песок, искры осыпались им под ноги, разбиваясь вдребезги.
Каждое па — как мольба продолжения, как вздох восхищения; их танец здесь был почти столь же откровенен и безумен, что был несколько часов назад, и также поделён на двоих, и также существовал только для двоих.

И когда мелодия вдруг оборвалась, оставив после себя тягучее послевкусие сумасшествия, целое мгновение, растянувшееся в вечность, жрица всматривалась в супруга, замерев только на носках своих туфель и удерживаемая лишь его стальной хваткой. Разгоревшийся в глазах её золотой свет не утихал, вновь маня к себе обещанием жара.
Вокруг стояла тишина, столь же полная, как когда владыка вернул подданным утерянное воспоминание.[NIC]Era[/NIC]

Смерив подошедшую девицу малахитовым взглядом, в котором интереса было столько же, сколько тепла — в руках мертвеца, жрица только легко кивнула и поднесла бокал к губам. Пила она осторожно; распалять себя алкоголем после танца по-над бездной да рука об руку с дьяволом, заставившего Эру вспыхнуть с новой силой, подливать ярости на уголья было опасно. Не найдя себе выхода, страсть превращалась в яд, и он был не менее опасен, чем та гиблая горечь, коей на адском ложе поил свою жену владыка.
Но, конечно же, насладиться десятью минутами покоя им не дали. Несмотря на то, что дева битв почувствовала лёгкий укол разочарования, это было довольно очевидно — странно, что им хотя бы дали станцевать первыми, а не выкинули какой-нибудь ещё восхищавший своей подлостью фокус. В глубине души лично она чего-то подобного ожидала; супруг же, знавший свой шабаш куда лучше жены, наверняка и подавно не испытывал удивления.
— Да уж, — пробормотала воительница, — если они что и потеряли, так это здравый смысл.
Почти нетронутый фужер женщина отставила на стол и сжала тонкими пальцами запястье герцога. Всплеснуло чёрное платье в такт её стремительным шагам; не задерживаясь ни на миг, валькирия ловко проскользнула в проход вслед за павшим ангелом, и её глаза томно вспыхнули вдруг расплавленным золотом. Сама по себе будучи чистым, пламенеющим светом, она не нуждалась в нём для того, чтобы видеть в темноте.

Мелодичный голос прозвучал приглушённо, но почти спокойно, разве что с лёгкой ноткой разочарования:
— А жаль, что так скоро, я бы с удовольствием потанцевала ещё. Интересный выбор, на самом деле. У кого-то из твоих гостей есть волшебная флейта, которая убедит взбесившихся хищников не пытаться сожрать и того гениального затейника, что их выпустил? Сомневаюсь, что в твоём зверинце найдётся хотя бы одно мирное животное.
Рык нарастал, и скоро стало понятно, что в нём был не один голос. Эра задумчиво посмотрела на свои руки, потом — на супруга, чей белый шёлк рубашки был пропитан кровью так же, как её платье. Алых следов за бесшумными шагами воительницы уже не оставалось, но достаточно было одного неосторожного движения, чтобы раны открылись снова, и большего искушения для зверей, чем этот пьяный запах, сложно было представить. Жрица вздохнула.

В полумраке полыхнул алый росчерк, стало слышно хрипловатое тяжёлое дыхание, и спустя ещё несколько секунд возможно было разобрать очертания зверя, что крайне целеустремлённо шёл им навстречу, решив, видимо, нежданную прогулку потратить с пользой на общение с любимым хозяином. Где-то в очень далёкой теории это существо можно было назвать собакой, если бы оно не было размером с тяжеловоза и не имело неуставное количеств голов, которые на данный момент находились в острой фазе выяснения отношений друг с другом.
Средняя была очевидно не в духе и рычала на две оставшихся, но те прибывали во вполне доброжелательном — с поправкой на саму суть адских существ — состоянии и огрызались вяло, без особого интереса. Внезапно все они перестали перелаиваться, синхронно повели ушами и встали в боевую стойку, уставившись на владыку тремя парами глаз, в которых отчётливо читалась неземная любовь к ближнему своему. Валькирия с некоторой тоской осознала размеры этого коня, по недоразумению именовавшегося гончей, и остро пожалела об отсутствии флейты ещё раз.
Впрочем, тут бы куда больше пригодился стационарный пулемёт.
Одна из голов, поздоровавшаяся уже с Белиалом, вдруг повернулась к Эре и на всякий случай оскалилась, сочтя, видимо — не без оснований — слегка помятый вид павшего ангела её стараниями; герцогиня вскинула правую руку, на кончиках длинных пальцев дочери богов затеплилось лёгкое солнечное сияние, и она касанием весеннего тепла потянулась к псу. Гончая серьёзно задумалась, а затем вдруг махнула прямым, как палка, хвостом.
Один раз.
— Какая, — короткая пауза, в которой жрица по-прежнему осмысливала, что Цербер не единственный в своём роде, — прелесть.[NIC]Era[/NIC]

Комментарии по поводу выбора имён, осмотрев гончую ещё раз, жрица решила оставить при себе: возможно, это была ирония, а возможно, всегда чуточку восторженная леди Морт твёрдо сочла, что этим питомцам только такие и подходят. Погладив потянувшуюся к ней морду и закрепив тем нежные отношения с Малышом, она кивнула супругу, сделав шаг назад, и безмолвной тенью стала за его спиной, где и оставалась, не пытаясь идти рядом.
Она слушала: каждый новый шорох, каждый едва уловимый вздох теней, каждое случайное движение паутины; и валькирии не нравилось то, что покуда ей не удавалось заметить ничего. Красиво выложенный след из трупов прозрачно намекал, что животные времени зря не теряли, но где-то должны были появиться и те, кто их выпустил. Не могли же они в самом деле надеяться на то, что клыки и когти справятся с владыкой?
Впрочем, замаячившая вдали арена решила этот вопрос достаточно изящно. Все будут знать, кто и что сделал, но во всеуслышание спишут в результате всё на трагичную случайность: погибли в расцвете лет от сбежавших виверн прямо на балу, какой ужас, какая драма, король умер, да здравствует король! Эра усмехнулась сама себе, представив эту сцену совершенно отчётливо. Преисподняя была очень недружелюбным, но зато весьма предсказуемым в вопросе стратегических решений местом, и здесь выживал только тот, кто мог постоять за себя.
— Арена — это заманчиво, — протянула жрица, изящно поводя крыльями и вновь складывая их за спиною. — Не так заманчиво, как бальная зала, но всё же. Когда-то я сражалась на арене… Давно, правда; но всё же порой это бывало весело.

Лязгающий звук решётки отделил их от остального замка; псы в унисон издали неприятный глухой звук, больше похожий на скрип, чем на рык. Чья-то рука ухватила чуть замешкавшуюся деву битв под локоть и с силой дёрнула в сторону, едва не опрокинув женщину с ног; но большего мысленного усилия воительнице стоило сдержаться от того, чтобы вырваться мгновенно. Сопротивляться сейчас скорее всего значило спугнуть смельчаков, решившихся встать поперёк решений владыки, а героев хотелось знать в лицо.
Её оттащили подальше от супруга. На краю восприятия что-то замерцало; выступила из темноты девица с изящно изогнутыми рогами цвета слоновой кости, следом — синекожий демон с весьма помятым лицом. Жрица слышала сердцебиение ещё минимум двух участников, но пока не могла их узреть, не пытаясь крутить головой. Слишком живое любопытство как-то выбивалось бы из амплуа жертвы, приходилось смириться с неполной картинкой бытия.

Однако внятного нападения всё никак не было — можно было решить, что присутствие гончих, тихо и зло скалившихся всеми шестью пастями на неприятные им морды, как-то выбивалось из логического ряда, который обозначался убийцам в плане. Эра их понимала. Два внезапных потомка Цербера не особенно укладывались в лёгкое и непринуждённое мероприятие.

Зелёные глаза, подёрнутые лёгким золотым туманом, метнулись к Белиалу, и женщина вдруг улыбнулась ему краями припухлых губ — и подмигнула лукавой кошкой, прежде чем бледное красивое лицо вновь стало неестественно спокойным. Где-то рядом наверняка должен был маячить массовик-затейник всего этого великолепия, который просто не мог пропустить такое зрелище, как убийство герцогской четы, и Эра страшно хотела увидеть и его тоже, как минимум для того, чтобы горячо поблагодарить за начавшееся с порога нынешнего вечера веселье. Однозначно это были не вооружённые идиоты; подобный типаж воительница знала отлично, и толку от них в продумывании было немного.
Обиженная женщина — страшная сила, особенно когда вокруг её склонны недооценивать. В том же, что ничего серьёзного от неё не ожидают, валькирия была практически уверена: её нежная внешность, странно складывавшаяся воедино с отрешённостью от земного, запутывала даже людей, опасно считавших бывшую героиню практически безобидной; в мире, где всё строилось на силе, иначе и быть не могло. Что же, тем слаще окажется мгновение, когда она сломает кому-нибудь шею.
Изящно очерченные ноздри хищно раздулись, но в остальном женщина хранила безмолвие, которое при некотором воображении могло, пожалуй, сойти за испуг.[NIC]Era[/NIC]

Эта боль на вкус была отвратительна, ничем не напоминая жгучие порезы от когтей Змея на мраморной коже; но она делала то, что было нужно жрице сейчас — она злила, вытаскивая на свет из её существа ярость и горячку войн всех. Идеальное лицо вновь застыло, под огромными глазами залегли тени, перетекая на скулы и делая герцогиню более похожей на мертвеца, чем на живую женщину; обманчиво-тонкая, хрупкая, она никогда не казалась серьёзным противником, пока багряный танец, пропахший металлом и страхом, не подхватывал её вновь, но тогда для противника становилось уже слишком поздно.
— Что, зависть? — Сочувственно поинтересовалась жрица, делая едва уловимый жест рукой и перехватывая хвост плети пальцами. — Понимаю. Тебе-то для него даже шлюхой побыть не светит.
Издав звук, в котором был и ведьминский вопль, и рык, демоница дёрнула оружие назад — и не смогла его освободить, ладонь валькирии держала металл совершенно бульдожьей хваткой. Распахнулись с тревожным шорохом белые крылья, на которых горел солнечный огонь; сделав один шаг назад и до предела натянув плеть, Эра рванула противницу на себя, не став утруждаться даже тем, чтобы достать собственный меч. Стремительное движение кулака, вбившегося в солнечное сплетение, сложило рогатую красотку пополам; валькирия гибко ушла в сторону и назад, проскальзывая за её спину.
Плеть теперь была в руках герцогини, и она применила её неочевидным, но весьма разумным способом — накинув звенья на шею бывшей хозяйке и перехватив кнутовище обеими руками. Колено упёрлось в позвоночник демона, пока женщина всё с той же внешней невозмутимостью затягивала петлю, чувствуя, как адский металл вгрызается в чужую кожу, буквально прорезая её, как горячий нож — масло.
Девица после недолгой агонии стихла навсегда.

Бой был удручающе коротким; львица, всё ещё сохранявшая обличье женщины, чувствовала жгучее разочарование, отпуская задушенную её же собственной плетью противницу, следом раздражённо швырнула оружие. Походя, даже не задумавшись об этом, она свернула шею пытавшемуся подняться синекожему бойцу, который вряд ли успел что-то осознать; потом, осмотрев огненный круг, отрезавший её от супруга, дева битв тяжело вздохнула — и опустилась на четыре огромных кошачьих лапы.

Где-то должен был быть алтарь, и львица рыскала кругами, вынюхивая едва заметные следы чужого присутствия. Остановленное герцогом время давало возможность не торопиться сверх необходимого, но серьёзно затрудняло поиски — порванное полотно пространства неохотно откликалось на попытки прочесть узор на его изнанке. Мягкие округлые уши на лобастой голове сердито вздрагивали.
Львице хотелось туда, где пели клинки и где можно было попробовать на вкус ещё чужой крови, а вместо этого приходилось выискивать то, чего словно бы и не было в замершей реке времён.

Но она нашла, хоть это и не могло утолить её жажду убийств, с каждым разом распалявшуюся всё более. Был ещё один демон, павший жертвой небесной охотницы так же, как двое предыдущих, оставшихся на мелком песке, и несколько проклятых, которых львица с крайне брезгливым выражением на морде сложила в углу друг на друга, очень, однако, постаравшись не причинить никому непоправимого вреда. На это оставшегося в ней напряжённого, гибкого, точно хлыст, разума Эры покуда хватало. Изучив мёртвых зверей и живых, связанных по лапам и небрежно брошенных у подножия алтаря, солнечная кошка выдохнула глухой рык, в котором клокотала злоба, и опрометью бросилась обратно. От спешно втянутых при прыжке когтей остались длинные процарапанные следы.
Золотой вспышкой она вылетела обратно на арену, хлестнула себя длинным хвостом по бокам и устроилась на земле, рядом со своей добычей, которую с величественным презрением игнорировала, кривя хищную морду. Глаза с вертикальными зрачками неотрывно следили за стеной божественного пламени.[NIC]Era[/NIC]

Вот вам — казнь и прощение;
Все, все, все в восхищении. ©

Глядя в прекраснейшее лицо Змея, отражавшее ярость его, огромная львица протянула вперёд лапу — и в чёрные когти, что без труда могли рвать гранит и сталь, легла нежная женская ладонь, а герцогиня стремительно поднималась с пола, одним летящим шагом вперёд подаваясь ближе к супругу. Он рванул с неё платье, оставляя тонкую женскую фигуру почти нагой, и алые полосы ран, им же оставленные на бархате кожи, бесстыдно предстали пред глазами вассалов, попятившихся назад от владык. Валькирия не сдержала тихого, хриплого стона, вздрогнув, точно от удара, и её вторая рука впилась в предплечье супруга, обжигая солнечным огнём.
— Я знаю, — прошептала она, вставая на носочки и лаская его губы горячечным дыханием, что пьяно пахло кровью и пеплом.
Но она вновь не поцеловала дьявола, только улыбнулась, блеснув белыми клыками хищника, охотно падая в танец, в котором он вновь вёл её; и это было правильно. Жена, облечённая в солнце, не убегала от великого дракона более, принимая то, что отныне она принадлежала ему и только; и через это тёмное, страшное знание она постигала саму себя, ту, какой он помогал себя увидеть. Ту, какую он увидел — и какую принял в свои объятия.
Ритм ударился в виски, взвился под самый потолок.

Мир исчез, ненужный и бессмысленный сейчас, он угас, как свеча, которую затушили дыханием. Пространство, тёмное, как первородная бездна, как мрак, что жил в вертикальных, пугающих зрачках Змея, что тёк в его венах, пульсировало вокруг них в такт тревожному ритму, что нарастал, становясь быстрее и злее, а затем опадал вновь, подобно волнам, бьющимся о чёрные скалы. Жрица, золотая бабочка, изящная и тонкая, как солнечный лучик, скользила по залу в лапах дракона, сжимавших её точёное тело жадной хозяйской хваткой, и вместо алой крови, что должна была стекать по тонкой спине, кожа её запятнана была ослепительным сиянием, теперь бывшим её сутью, и звёздная пыль осыпалась на пол.

Они танцевали, и не было во вселенной всей мига, что был бы слаще, чем это обоюдное скольжение по-над пропастью, где женщина растворилась в объятиях и одновременно сама стала миром, приняв его в собственную суть и без труда сломив границу между настоящим и ирреальным.
То, что обычно требовало долгих медитаций и травяных зелий, что обычно спрятано было в переплетениях золотых нитей мироздания, сейчас ложилось ей под ноги само, светом, лунной дорожкой на дрожащих водах океана. Дьявол вёл её, и она отдавалась его силе и власти с головой, как отдавалась всегда, в каждое движение, каждый шаг вкладывая собственную душу, распахнув её нараспашку и позволяя брать, но не угасая от того, что супруг черпал из её рдеющего существа, а становясь лишь ярче, уже способная заменить любое солнце. Замедлявшийся ритм затягивал узлы на полотне, что она ткала, в челнок превратив свои стремительные па, ускорявшийся — вытягивал основу из небытия, а следом ровно ложился уток, который она плела из его дыхания и присутствия подданных в одном с ними зале.
Эра была созиданием, настолько чистым, что по природе своей не могла остановиться ни перед какой тайной; любая загадка сама поддавалась ей, цепочкой несвязанных и лишь одной жрице понятных образов ложась в пряжу, чтобы стать затем ответом.
Музыка всё звучала, не в силах умолкнуть, а прекрасная, как северное сияние, как древнее злато, которым мог владеть только дракон, женщина порхала, что райская птица, наслаждаясь сладкой болью от длинных когтей на своей талии и изнанкой бытия, открывшейся пред ней в один миг. Белиал удерживал её в жадных объятиях своих очень крепко, не давая упасть в опасную близость невыразимого и заблудиться там, его страсть была якорем и путеводным огнём, что всегда позволила бы ей вернуться назад; и она не боялась более того, что могла увидеть — и что могла познать, открывшись этому чувству.

И когда мелодия утихла, медленно, точно догоравшие уголья, сойдя на нет в последние пронзительные ноты, Эра уже знала ответ — держала его на кончиках дрожавших пальцев, летней пылью выстелила в чёрных зрачках, и она показала этот ответ владыке, мазнув по чужому сознанию обещанием и торжествующим клекотом кречета, дурманящим запахом диких цветов.

Выскользнув из его хватки, жрица склонилась перед герцогом в изящном поклоне, взметнув огромные белоснежные крылья, а затем сделала шаг назад, рассыпаясь в сияющие искры. Она уже почти целиком обернулась в сияние, в то, что жило в её глазах, и теперь состояла из огненного, белого и ослепительно-золотого; и перед ней расступились, не смея оказаться на пути новой герцогини.
Она вышагнула из ничего рядом с группой из нескольких вельмож; взметнулась в воздух тонкая рука.
Толчок в грудь, которым жрица наградила одного из падших ангелов, высокого и очень красивого, с короткими светлыми волосами, был такой чудовищной силы, что едва не пробил ему грудную клетку. Мужчину смело, протащив по паркету, но подняться она ему не дала, шагнув следом и наградив ещё одним ударом, отшвырнув гостя прямо под ноги дракону.
— Вы желали узнать, кто, messer? — Её голос, звонкий и сильный, бился истовым колокольным звоном и соловьиной песней. — Теперь Вы знаете.[NIC]Era[/NIC]

Битое стекло, тёплая зола —
Здесь на одного слишком много зла. ©

Сложив тонкие руки на талии, дева битв смотрела на толпу, и лицо её, с которого танцем в темноте небытия смыло все краски, оставив лишь белый мрамор, было бесстрастно. Она разделяла чувства супруга, тронувшего её сознание осторожным выдохом недоумения, но на самом деле не могла сказать, что испытывает удивление — или вообще испытывает что-то. Выступившая вперёд Иштар излучала ленивую расслабленность крупной кошки, которой было плевать, что именно скажет ей сейчас хозяин о разбитой фарфоровой вазе, и Эра устало опустила тёмные ресницы. Шумерский пантеон, встретившись с адской действительностью, не только не потерял своей очаровательной склонности к плетению многомерных интриг, но ещё и приумножил.
Как относиться к этому, жрица не знала. Измена по здешним законам наверняка требовала смертной казни, но была ли вообще эта красиво разыгранная языческой богиней партия изменой?
Сложив крылья за спиной, валькирия ускользнула в сторону, не давая хлынувшей прочь от зычного приказа владыки толпе смести её с ног, и вскоре в зале почти никого не осталось. Испарился куда-то и распорядитель, получив пинок и напутственный приказ, где следовало убрать воцарившийся бардак. Астуриэль и Иштар замерли в круге остановленного времени; Эра обошла их по большой дуге, со стороны взглянув на безмятежный лик красавицы с эбеновой кожей и осунувшийся — падшего ангела.
Интересно, кто был идейным вдохновителем? Заговорщики действительно собирались скинуть герцога, но вмешательство Иштар всё перекрутило в удобную ей форму, или вообще не было никакой измены, а только скучавшая богиня и её своеобразные представления о гостеприимстве?

Выдохнув, жрица коснулась кончиками пальцев переносицы. Она не любила власть, не любила интриги и больше всего на свете хотела просто жить, чего у неё никогда не получалось.

Порванная когтями дракона нижняя юбка слетела с герцогини, оставив её лишь в корсете да тонком кружеве белья, но та, впрочем, не обратила на это никакого внимания; её всевидящий взгляд, ещё полный золотого сияния вечности, отворённой демиургом, льнул к лицу дьявола, читая его злость — и разочарование? Бесшумная, словно призрак, женщина подошла к павшему ангелу, опустилась на колени на две ступени ниже, чем он сидел, и подалась вперёд, едва уловимо коснулась горьковатых губ супруга. Её безумный огонь медленно угасал, и Эра больше не обжигала, но всё ещё ровно горела, и длинные рыжие волосы, расплескавшиеся по её крыльям и плечам, щекотавшие сильные руки Белиала, были на ощупь горячи.
— Ты хотел уберечь меня, Иштар на это было плевать, — мягко произнесла валькирия, — в этом разница. Я понимаю, почему ты не захотел подобного, и винить тебя не в чем, даже тебе самому. Того, что твои подданные увидели сегодня, хватит, чтобы заткнуть им рты и упредить от открытых попыток конфронтации пока, а с тем, что будет потом… В конце концов, это "потом" ещё должно случиться.
Она немного помолчала, ищуще, задумчиво рассматривая прекрасное лицо, потом вдруг нежно, очень коротко улыбнулась, на мгновение опустив голову. От резкого движения с шорохом скользнули вниз её мягкие локоны, реками шёлковой крови полившись на чёрные когти Змея. Голос жрицы вился позёмкой над тропою посреди зимнего леса, успокаивая своими диковинными переливами:
— Мне понравилось танцевать с тобой.[NIC]Era[/NIC]