Мысль про психиатрическое освидетельствование сама по себе была прекрасна, но, когда супруг озвучил причину своего предстоящего визита к участливым специалистам, Шаира расхохоталась в голос, и её серебристый смех тронул сознание Хартрайта ласкающим прикосновением мягких перьев. Знали бы те самые доктора увлекательные подробности про оргии, включавшие в себя падение в Лимб ради сохранности вселенского равновесия… И про то, кому именно на самом деле приносились жертвы.
— Зато ты отлично знаешь своего Отца, который горячо жаждет уничтожить тебя и братьев, потому что Ему в голову так стукнуло, да и подробности про жену, которая является тебе дважды племянницей и, возможно, ещё родной сестрой, не менее прекрасны, особенно в свете выведенной формулы "убил, соблазнил, женился". Чёрт возьми, Теодор! Я хочу видеть лицо этого врача!

Однако вселенная явно не думала дать им хотя бы пару дней без приключений: дьявол отключился, успев только коротко пояснить, в чём дело на этот раз.
Выдохнув какое-то ругательство сквозь сжатые зубы, женщина бросила телефон в сумку и заметалась по своему кабинету, торопливо переобуваясь и подхватывая с вешалки верхнюю одежду. Заклинание, подброшенное дьяволом, горело в разуме крошечным маяком. Закрыв дверь изнутри, жрица закрыла глаза, выдохнула, выравнивая дыхание и заставляя колотившееся сердце сменить ритм на нормальный, после чего потянулась сквозь пространство, проскальзывая рыжей рыбкой сквозь чёрные воды огромного пруда.
Этот способ перехода был менее болезненный, чем строительство порталов, на которые, к тому же, требовалась львиная доля сил, но и тоньше был несравнимо. Опираясь на якорь, который бросил ей павший ангел, Сандерс несколько томительно долгих мгновений всматривалась в ничто широко распахнутыми глазами, отразившими бескрайность космоса, а потом исчезла, осыпавшись звёздной пылью.

В углу комнаты вспыхнули золотые искры, складываясь в тонкую женскую фигуру. Судя по слегка растрёпанному виду, расстёгнутому пальто и не особенно аккуратно наброшенному на длинные волосы шарфу, собиралась Шаира крайне наспех, но даже сейчас она была обворожительна. С обстановкой жрица, одетая в идеально подогнанный белый брючный костюм, контрастировала ничуть не хуже супруга.
Тем временем ведьма уставилась на крылья внезапной гостьи с таким видом, как будто узрела второе пришествие. Видно было, что колдунья вообще перестала понимать, что происходит: смертный, который приходит на призыв демона и выходит из круга, как ни в чём не бывало, пернатая дева, которая тоже выглядит смертной, но сияет при переходе солнечным светом; всё это плохо укладывалось в обыденность. Даже магическую.
— Прошу прощения за вторжение, фрау, — валькирия невозмутимо процокала каблуками по полу, подходя к мужу, на мгновение коснулась его тяжёлой ладони кончиками пальцев и улыбнулась едва заметно, — но разгадывать головоломки мы предпочитаем вдвоём.
Присмотревшись к старухе, жрица показала жестом что-то на своих запястьях, и её голос дрогнул лёгким отливом сочувствия:
— Вы позволите?
На то, чтобы убрать следы ритуального жертвоприношения, ей понадобилось три удара сердца, а после хрупкие ладони Шаиры, окутанные светлым и чистым пламенем, вновь угасли.
Закончив, женщина сняла с плеча сумку, пристроила её на подлокотник кресла. Дремавшая на спинке красотка-кошка черепахового окраса лениво открыла один зелёный глаз и коротко муркнула, привлекая к себе внимание. Не удержавшись, Шаира ласково прикоснулась к её голове между ушек, запуская ногти в мягкую шерсть, и зверь довольно заурчал, вытягивая передние лапы.
Похоже было, что особой неловкости от пребывания в чужом доме, куда её даже не приглашали, дева битв не испытывала. Впрочем, учитывая некоторый сюрреализм происходившего, это не особенно удивляло.

Она коснулась кончиками пальцев пухлых губ, о чём-то задумавшись, потом тряхнула головою.
— У меня странный вопрос… Почему у Вас так убийственно пахнет розами?
Сандерс никогда не любила розы, но после визита в тёмную башню на грани невероятного и несуществующего, любовно отстроенную сошедшими с ума картами Басанос, и падения в алое поле с высоты соколиного полёта, она их просто тихо ненавидела; огромные багряные цветы порой появлялись в её снах. Очень хотелось прильнуть к мужу, спрятавшись в его тепле, но на глазах хозяйки дома было как-то неловко.
— Потому что проклятие проснулось спустя пятьсот лет совершенно не так, как было должно, — мрачно объяснила ведьма и указала сухой рукой на окно.

Одной рукой жрица приподняла тёмную штору и выглянула наружу, после чего тихо присвистнула и обернулась к Хартрайту, мягким движением белого крыла приглашая его тоже оценить открывшееся чудесное зрелище. Колдунья жила явно на самой окраине городка, в небольшом частном доме, окружённом такими же коттеджами, но сейчас их не было видно, потому что всюду, куда падал взгляд, разрослись цветущие розы. Огромные, с кулак размером, бутоны приоткрывались навстречу холодному зимнему солнцу, явно не заботясь такими незначительными подробностями, как сезон года. К сладковатому дурманящему аромату примешивалась лёгкая нота пепла и многовековой пыли.
— Какая прелесть, — пробормотала жрица себе под нос.

Тяжёлая рука супруга, покровительственно сжавшая тонкие пальцы, вывела жрицу из тревожного, болезненного созерцания этих чудовищных розовых побегов, в которых она вновь и вновь видела алое поле у подножия чёрной башни. Благодарно улыбнувшись, она на мгновение ткнулась лбом в плечо мужчины, вдыхая лёгкий, щекочущий аромат его дорого парфюма, и горчившее чувство страха, пережитого и почти забытого, но так и не ушедшего из тьмы подсознания до конца, рассыпалось в пепел.
Приподнявшись на носочки и одной рукой опираясь о подоконник, Сандерс смотрела на то, как синеватая, колкая энергия поднимается вокруг дома, и как потревоженные цветы нехотя отступают прочь, не в силах справиться с новыми охранными чарами. Действительно, это было очень странно; проклятье было столь мощным, что даже наложившая его ведьма не могла от него защититься, и как оно вообще могло набрать подобную силу, было весьма увлекательным вопросом.
Пухлые женские губы тронула лёгкая, очаровательная улыбка; что же, головоломки и загадки всегда были их обоюдной слабостью, а разбирать спутанные клубки событий вдвоём было не так уж и неприятно. Присутствие дьявола вообще многое делало проще и спокойнее.
Опустив штору, Шаира отошла от окна.

Птичкой на жёрдочке, расправив одно крыло и сильно опустив его вниз, валькирия устроилась на подлокотнике кресла, облюбованного Хартрайтом, с бархатистым "спасибо" взяла в руки чашку с чаем. Внезапно снова нарисовалась проснувшаяся кошка, которая с интересом изучила бежевые ботильоны, походя отёрлась щекой о высокий каблук и, взмуркнув, ловко запрыгнула на женские колени; Сандерс только рассмеялась еле слышно и свободную ладонь запустила в мягкую шёрстку подставленного бока. Она не вмешивалась в разговор владыки ада и призвавшей его колдуньи, но слушала очень внимательно, пытаясь уловить проскальзывавшую между пальцев золотую нить этой истории.
Что-то лёгкое, на грани между предчувствием и дежавю.
— Ты твёрдо решил сломать бедного врача о суровую магическую действительность? Он не виноват, что кого-то обуял приступ блажной паранойи, — улыбнулась Шаира.
Потом малахитовые глаза её, в которых вспыхивали и гасли лёгкие искорки, посерьёзнели, и мягкий чарующий голос пропустил сквозь себя задумчивость, смешанную с беспокойством:
— Розы, вечный сон, настоящая любовь, которая сняла бы проклятье… Это чудовищно похоже на одну очень известную сказку, только в сказке принц всё-таки приехал вовремя. Прялки не хватает.
— Прялка была, — произнесла вдруг старая колдунья.
Подёрнутый солнечной пеленой взор жрицы вновь скользнул к ней.
— А девушку звали Аврора?
Ведьма только молча кивнула.

Отставив пустую чашку на блюдце, жрица повернула голову и, немного помедлив, легко коснулась губами виска мужа. Её нежный, летящий поцелуй обдавал теплом летнего полудня, осветившего степные травы; Шаира тихо выдохнула. Хартрайт завораживал её голосом, запахом, каждым своим жестом; отвлекаться от него было сложно — слишком сильно этого не хотелось, слишком хорошо было купаться в его тепле.
Кошка, развалившаяся на коленях девы битв, явно обиделась, что её величество гладят недостаточно вдумчиво, требовательно мяукнула и слегка куснула горячие пальцы.
— Я не уверена, милорд, что права, но это более всего напоминает изменение реальности, причём довольно масштабное. В сказке этого развития событий не было, не было проклятия, которое ждало пятьсот лет, чтобы прорасти розами и захватить целый город, а Аврора и её рыцарь счастливо нашли друг друга и умерли, как положено фольклором, в один день, — задумчиво протянула жрица.

Перехватив взгляд мужа, Сандерс только изящно пожала хрупкими плечами: было несложно догадаться, кого он сейчас осчастливит своим звонком. И, судя по ругательствам в трубке, крепко приложившим павшего ангела без оглядки на вопросы субординации, Джон был, как обычно, слегка пьян и чудовищно не в духе. Это было нормальным состоянием британского оккультиста, но более приятным в общении он от этого не становился; в их светлые моменты совместной работы от его манеры доводить всё и всех до желания нежно пожать магу горло немного зверела даже дева битв, терпением превосходившая Будду и всех христианских святых.
— Константин в своём репертуаре: хам и мудак, — коротко резюмировала женщина, осторожно убирая со своих колен кошку и поднимаясь с подлокотника на ноги.
Та обиженно фыркнула, всей собой явно демонстрируя, что с делами можно было бы и подождать, пока тут царевна не глажена.
Дождавшись, пока Теодор поговорит с ведьмой, жрица попрощалась с ней, одарив лёгкой, успокаивающей улыбкой, и послушно выскользнула из дома вслед за мужчиной.

О чём мгновенно пожалела.
Багряные цветы, огромные, с ладонь размером — они были всюду, куда бы не падал взгляд; перед её глазами вновь вставала пустыня, серый песок и поле у подножия чёрной башни, усыпанное розами, зачерпнувшими силы из их собственной крови. Малахитовый взгляд Шаиры потемнел до тьмы грозового неба: они заставляли её вновь возвращаться к тем воспоминаниям, которые она не хотела бы видеть никогда, но, в отличие от ярости супруга, пылавшей факелом, сама жрица испытывала только боль, густо смешанную с ледяным страхом.
Стараясь не задеть шипов, жадными когтями тянувшимися к её пальто и цеплявшимися за полы, Сандерс, кутаясь в свой шарф и белые перья, шла за дьяволом. Красивейший город, полный средневекового очарования, спал; всюду был только сон — и пришедшая вместе с ним смерть. На красивом бледном лице пылал лихорадочный румянец, по цвету не слишком-то уступавший обезумевшим цветам, рассыпанным вокруг, но в остальном жрица ничем не показывала, что всерьёз обдумывает примерно одинаково эффектные варианты — взмыть в небо, чтобы не чувствовать сладкого и густого, точно патока, запаха, бившего наотмашь, или упасть в обморок, просто отрешившись от открывавшегося вида.
Победил, однако, здравый смысл. Сняв с себя браслеты и привычным жестом проведя кончиками пальцев по запястьям, чтобы убрать неприятное ощущение, какое каждый раз оставалось от артефакта, валькирия в несколько стремительных шагов нагнала Белиала и крепко взяла его за руку, стиснув сильные пальцы на тяжёлой ладони. Стало легче; аромат никуда не исчез, но перестал казаться удавкой, наброшенной на шею.

В лесу было спокойнее. Здесь не было мёртвых, и, хоть странная, неестественная тишина уснувшего мира царапала нервы, было уже не так мерзко смотреть на бутоны: они не так бросались в глаза.
— Просто мечта братьев Гримм, — немного нервно улыбнулась Эра, — всюду смерть, мертвецы и живой склеп из роз. Очень напоминает то, что происходило в большинстве их историй. Не знаю, милорд. Можно было бы предположить, что жизненная сила самой Авроры, но она одна — и она человек, насколько я понимаю, даже всей её крови не хватило бы на это… Быть может, сама проклятая прялка и держала морок? Если заклятье теперь обрело такую мощь, что усыпило целый город, то один-единственный замок — это и подавно мелочь. В моей жизни было немало проклятых вещей, и все они рано или поздно начинали знатно сходить с ума, обретали свои собственные желания и нездоровые амбиции.
Лес становился всё более тёмным и густым, и вскоре идти стало решительно невозможно: ветви деревьев и кустарников, обвитые вдобавок лозами роз, густо и пряно цветущих на белом снегу, образовывали сплошную стену, сквозь которую дорогу можно было проложить только огнём и топором. Протянув руку, затянутую в тонкую перчатку, женщину задумчиво коснулась этой живой изгороди, словно бы засомневалась, что та — настоящая, потом медленно качнула головой.
— Насколько я помню сказку, там действительно было что-то такое, про то, что принц прошёл сквозь заросли мечом, потому что иной дороги не было. Не знаю, стоит ли повторять его подвиг… Это может оказаться слишком долго или сломает что-нибудь ещё.
Она развернула крылья, ударила ими по воздуху, подняв вокруг небольшой буран, и, отпустив ладонь супруга, стремительно взмыла ввысь, ловя восточный ветер в маховые перья.

Через пару минут она бесшумно опустилась рядом с ним вновь, уже куда меньше напоминая заблудившегося в отчаянии призрака. Нежный голос, разбивающий слежавшуюся пустоту вокруг, наполнял пространство звоном весенних ручьёв:
— Я не вижу замка, но могу чувствовать; в сердцевине этих зарослей огромная площадь пуста, а часть побегов явно покоится на стенах, слишком вертикально вверх они растут. Попробуем долететь?

Вновь легко тронув ладонь Белиала, жрица, точно бы сомневаясь, осторожно шагнула на пепелище, оставшееся от розовых побегов и тяжёлых ветвей деревьев, но новые не смели тянуться к небу, испугавшись шагов адского герцога. На пухлых губах девы битв проскользнула на мгновение чуть растерянная улыбка.
Замок представлял собой грустное зрелище, ибо время не пощадило его, обрушив своды, переломав башни и кровлю, засыпав всё пылью, снегом и вездесущими розовыми лепестками. Осмотрев скелет, чьё каменное ложе было всё оплетено побегами, валькирия благодарно взглянула на дьявола, подарившего ей нежное, успокоительное касание к лицу, и ответила ему почти неуловимым, летящим поцелуем к щеке.
Присутствие мужа рядом ободряло.

Приняв внезапную находку из его рук, Эра заметно задумалась.
— Довольно новый, даже не заржавел, — повертев криптекс в пальцах, удивлённо заметила она.
Жрица устроилась рядом с Белиалом, прижавшись плечом к его груди, задумчиво коснулась кончиками пальцев колёсиков с начерченными буквами. Перчатки женщина сняла, небрежно сунула в сумку, чтобы ощущать касания металла; было холодно, пожалуй, но сейчас было не до этого — её существо госпожи тайн всех, увлечённое подброшенной новой загадкой, совершенно не желало считаться с такими мелочами.

Её привлекли два символа на дне контейнера: стилизованная, но совершенно узнаваемая роза, и римская цифра IV, явно нанесённые с каким-то умыслом.

Думала женщина не слишком долго. Размытый, сверкающий тусклым маревом рассвета солнечный взор, подёрнутый пеленой полной безмятежности, так контрастировавшей с недавним её льдистым ужасом, скользил по этой игрушке, которая оказалась здесь неизвестно каким образом, лаская её короткими взглядами на грани влюблённых. Головоломки и загадки всегда были её слабостью, способной потеснить в сознании валькирии что угодно.
Почти что угодно: со стоявшим рядом мужчиной не могло соперничать ничего; но он сейчас был, кажется, заинтересован не меньше. Запах дорогого парфюма вновь коснулся чуткого обоняния Эры, отвлекая от отвратительной цветочной сладости.
— Интересно, это действительно золотая роза, или просто так получилось? — Прошептала она почти неслышно, явно спрашивая у самой себя, осторожно коснулась нацарапанного цветка чутким, изучающим жестом. — Золотая роза, Священный Престол… Папа Римский… Но их так много было с цифрой четыре в имени, не один десяток же наберётся: кто именно?
Короткая пауза; она медленно, рассеянно поворачивала диски с буквами, теснее прильнув к супругу.
— Символ несбыточного, символ красоты, символ страсти, символ, — ещё одна заминка, на этот раз очень лёгкая, похожая на порыв ветра, — Венеры, женственности. Забавно. Была одна легенда…

"Ioanna" не подошло по количеству букв, и жрица, поразмышляв ещё секунду, добавила два символа в конце, получив "Ioannes".
Внутри криптекса что-то тихо щёлкнуло, и женщина, попросив павшего ангела подставить руку, осторожно повернула внутренний цилиндр, вытаскивая его наружу, встряхнула над тяжёлой ладонью. В капсуле оказалась скрученная в трубочку записка, удивительным образом сохранившая способность развернуться и не рассыпаться в труху. Бумага была плотной и скорее бежевой, чем белой, и цепочка аккуратных высоких букв, начерченных синими чернилами, резко бросалась в глаза своей правильностью — и полной бессмыслицей.
Чуть склонив голову к правому плечу непонятным, птичьим жестом, дева битв чуть нахмурилась.
Пустой контейнер она отложила на постамент к скелету, закусила на мгновение нижнюю губу и тихо выдохнула, не то с разочарованием, не то, напротив, с удовольствием:
— Ещё один шифр.

Латынь; надо же. Интересный выбор — и вместе с тем достаточно очевидный; почти все маги хотя бы на скромном уровне, достаточном для того, чтобы примерно понимать гостей из ада, владели мёртвым языком. Столько лет прошло, а следы Римской империи всё ещё прорастали сквозь время, не памятуя о своей смерти.

Красивое женское лицо было очень задумчиво; Эра охотно подалась навстречу шифру и теперь вертела его в чутких пальцах так же, как минуту назад играла с криптексом, не столько думая, сколько чувствуя.
— "Узнаю следы прежнего огня"… Хм. Это же из Вергилия, да? Из "Энеиды". Дидона говорила так о своём умершем муже… Про Энея я не помню ничего примечательного, кроме того, что он сын Афродиты, но это едва ли можно считать чем-то необычным для древних времён Эллады. А вот его супруга личность более увлекательная. После смерти мужа бежала в Ливию через Кипр и основала там Карфаген, обманув местного царя с истинно женской невозмутимостью, и Карфаген — единственная более-менее определённая дата, которую я здесь вижу.
Валькирия стремительным жестом провела по длинным волосам, отбрасывая назад рыжие прядки, выбившиеся из низкой изящной причёски и упорно падавшие ей на лицо. В этом всём было что-то немного сюрреалистичное: стоять посреди мёртвого замка, объятого проклятыми розами, и решать загадку, брошенную рукой неведомого странника, чьими стараниями всё пошло наперекосяк. В общем-то, для дочери богов не было ничего особо нового в том, чтобы обнаруживать себя в эпицентре странных и даже очень странных событий, но это удивляло её каждый раз.
— Есть две даты основания Карфагена: по Трогу и Сервию — 814 год и по Тимею — 825. Какая из них наша? — Вновь уронив голос до лёгкого, шелестящего шёпота, задумчиво протянула жрица.

Взгляд Эры вновь наткнулся на латинские цифры — четыре и шесть; и та, и другая уже использовались для двух частей шифра, но они запросто могли быть ключами не один раз и даже не два. Валькирия, крепко задумавшись, закусила нижнюю губу почти до крови, теснее прижимаясь к супругу и пытаясь спрятаться в его тепле от злого мороза, который словно бы почувствовал добычу. От Белиала тянуло привычным огненным жаром, и ни снег, ни розы не смели его коснуться.
Жрица обняла мужа за пояс одной рукой; но вторая порхала в воздухе, из золота раздумий выплетая тонкие, едва различимые символы, сияющие в воздухе паутинкой несбыточного, и широко распахнутые глаза цвета невыносимо-зелёного, ярче и чище, чем лозы обезумевших цветов, вглядывались в них с любопытством. Часть начертанных знаков тут же осыпалась, став ненужной, часть продолжала висеть перед взором девы битв, дразня её интуицию нежным привкусом запутанных историй.
Только одна из дат содержала в себе нужную цифру. Изящное и очень хрупкое решение, на грани между разумным и ничем неподтверждённой догадкой.
Губы княжны тронул лёгкий проблеск улыбки: не только головоломка, но ещё и входной билет, который убеждает в том, достоин ли непрошенный гость, стучащий в ворота прошлого, пройти. Похоже, что представившаяся Иоанной была не чужда ни риска, ни весьма своеобразного юмора.

Раскалённый солнечный свет на кончиках пальцев угас.
— 1814 год, — женщина легко повела плечами, отчего зашелестели её белые перья, задевая огромные золотые крыла дьявола, и улыбнулась, — по крайней мере, я так думаю. Конец декабря 1814 года, потому что сатурналии, на которые отсылает нас вторая фраза — это третья неделя месяца.

Это путешествие сквозь ткань времён отличалось от тех, с которыми Эра имела дело раньше. Существо, не принадлежавшее времени и находившееся вне его потока, дьявол совершенно спокойно переходил из одной заводи в другую, увлекая жену за собой, и жрица ощущала изумление, остро смешанное с восхищением и немного — с восторгом, когда вспоминала бесконечный бег сквозь Спидфорс или оккультные ритуалы, требовавшиеся иным существам. Всемогущество Белиало завораживало и, пожалуй, пугало.
Но думать об этом, стоя за торговой палаткой, было некогда.
Белый брючный костюм сменился густой зеленью длинного платья с узкими рукавами, украшенном вышивкой по подолу и манжетам, и воротником-стойкой, застёгнутым под горло, поверх оказался наброшен мягкий короткий редингот из светлого, тепло-бежевого кашемира, отделанный золотыми шнурами — шнур же и удерживал его под грудью, плотно стягивая полы одежды. Высокие каблуки сменились плоской подошвой мягких полуботинок, затянутых лентами; валькирия походя щёлкнула пальцами, облачая руки в длинные перчатки, привычным касанием поправила аккуратные золотые серьги с некрупными, но чистыми изумрудами.
— Если есть что-нибудь более отвратительное из женской моды, чем латекс, то это несомненно корсеты, — проворчала женщина, проводя обеими ладонями по медным волосам и собирая их в причёску.
На густые локоны опустилась соткавшаяся из воздуха аккуратная небольшая шляпка.

Всё же они отгадали дату верно, и у монумента их уже ждали. Ждала — невысокая красивая женщина с упрямыми голубыми глазами, так чудовищно напоминавшими взгляд волшебника из другого времени. Она проводила их в просто обставленное жильё, мало интересуясь, идут ли гости за ней; видимо, предполагалось, что раз уж они во времени способны прогуляться, то от двух кварталов пешком не развалятся тоже.
Когда павший ангел, скрыв лёгкую улыбку, представил их друг другу, жрица изящно склонила голову в жесте приветствия:
— Леди Константин.
Сняв редингот, валькирия пристроила его на спинку одного из стульев, повела головой. Хотелось расстегнуть и ворот, аккуратно сколотый брошью с камеей из слоновой кости, а ещё более хотелось снять платье и оказаться вновь в нормальной одежде, но правила приличия обязывали страдать молча и смиренно. Женщина только вздохнула, мысленно вознеся хвалу феминизму и эмансипации XXI столетия, в котором наконец-то можно было перестать страдать от цветовой дифференциации штанов и неправильно сделанного "ку".
Или хотя бы страдать не так сильно.
Запрокинув голову, дева битв взглянула в лицо привлёкшего её к себе супруга — и улыбнулась, обнимая его одной рукой за пояс. Его тяжёлая рука грела ощущением живого, яростного огня даже сквозь плотную ткань одежды, и Эра с некоторым усилием заставила себя отвлечься от стальных глаз и вернуться в реальность, в мир, который опять порывался развалиться на части.

Леди Джоанна на предложение дьявола только передёрнула узкими плечами, заливая в заварочный чайник горячую воду; тут же потянуло густым, пряным ароматом.
— Да что тут рассказывать, — буркнула она, — коротка сказка выйдет. Садитесь, не подпирайте мне стену, она и без вас не упадёт. Дело было так…
И Константин, уместив в десяток предложений почти полвека истории, поведала о том, как она искала способ вытащить из ада оказавшегося там запертым Мышонка. Умея манипулировать временем, смеющаяся волшебница ходила сквозь события и истории, не найдя решений в своей эпохе и решив обратиться к прошедшим; там она и обнаружила проклятую прялку, в матке которой было спрятано веретено — его Джоанна забрала с собой.
Её план был прост и в некотором смысле даже изящен: не имея возможности спуститься в ад самой, за веретено и рассказ о том, как разбудить принцессу, она предложила это сделать тому, кто был не интересен аду вовсе, и парень тот, неплохой, в общем-то, человек, честный и добрый, согласился. Вот только сделать ничего не смог и так и вернулся ни с чем, оставшись без веретена и без принцессы, как сама волшебница осталась без дочери.
Принц не пришёл. Аврора умерла, так и не дождавшись своего поцелуя. Прялка остановила свой бег, скрытый от чужих глаз замок медленно разрушался под действием неумолимого времени. Проклятие без веретена сошло с ума и много лет спустя проросло обезумевшими розами, жаждая новых жизней и неся убийственный сон.
История вполне годилась бы на сюжет какого-нибудь фильма ужасов, вот только происходила, к сожалению, на самом деле.

Дева битв задумчиво провела подушечкой пальца по краю белой чашки. Красивое остроскулое лицо не отражало эмоций, но вот глаза, глубокие, малахитовые глаза, чистые и живые, были печальны, как увядающая листва по осени.
— Веретено всё ещё у тебя?

Добрались до моста они довольно быстро; бесшумная и спокойная, как мраморное изваяние, валькирия молча смотрела в окно, сложив тонкие руки на коленях. Лондон она никогда не любила, равно как и всю туманную Англию, но в проплывавших мимо домах и фигурах людей было что-то интересное — и жрица всматривалась в них, растворяясь в собственных ощущениях.
Мягкое касание дьявола её почти разбудило, заставив вздрогнуть.

Здесь, у берега было холоднее, и дева битв зябко повела тонкими плечами. Кашемир не спасал.
— Последний год, когда замерзала Темза, — негромко произнесла Эра, спускаясь на заледеневшую реку вслед за супругом и заворожённо глядя на скованные, замершие волны.
Удивительное, почти ненастоящее зрелище, отдававшее немного сюрреализмом и сном: казалось невероятным, как одно движение тяжёлой ладони велело остановиться этому огромному потоку, и он не смог ослушаться.
Беспокойство в мягком, бархатном голосе Белиала заставило воительницу улыбнуться. В этом было что-то удивительное, в ощущении его тревоги; женщина всё никак не могла привыкнуть.
— Я буду крайне осторожной, — пообещала она.
Вечный сон не прельщал её — ни на терновом ложе, ни без него; а о поцелуе можно было попросить и более простыми способами.

Забрав из рук блондинки свёрток, жрица молча кивнула, прижав его к груди, и на несколько бесконечно долгих секунд словно перестала существовать. Проклятый артефакт шелохнулся, почувствовав рядом силу, и на мгновение золотые цветы переплелись с колючими лозами алых безумствующих роз. Целительница вздрогнула — как и муж, она испытывала настоящее отвращение к этим цветам, особенно после увиденного в Ротенбурге, — но тут же взяла себя в руки.
Малахитовые глаза топко блеснули; вернувшаяся из своих мыслей и чувств обратно в настоящий мир Эра успела зацепиться за последние прозвучавшие слова и вновь изящно склонила голову. Смятение и боль волшебницы, так опалившие её, ушли — не бесследно, но утихли, больше не расходясь от тонкой невысокой фигуры во все стороны кругами по воде.
Проводив взглядом ушедшую женщину, в чьих грациозных движениях чувствовалось решительное упрямство, жрица произнесла почти неслышно, но точно зная, что её голос донесётся до той, кому предназначен:
— Прощай, Джоанна. Мир тебе.
Константин, разумеется, не обернулась, да дева битв этого и не ждала. Покинувшая их явно не принадлежала к числу тех, кто позволил бы сентиментальным порывам, даже коль такие каким-то чудом сумели бы возникнуть, взять верх.

Развернув ткань, женщина достало веретено. Тонкая деревянная палочка с острым концом, расширяющаяся книзу, очень простая, неброская: ни рисунка, ни украшений, только очень сильный, сладковато-приторный аромат, похожий одновременно и на розы, и на хвою. Но под этим покровом был ещё один запах, слабый, почти неуловимый; валькирия осторожно ощупала вещицу умелыми пальцами, рассматривая со всех сторон, и её улыбка на мгновение стала странной, ускользающей. Павший ангел был прав: веретено было для женских рук, не для мужских, и оно шептало, ощущая касания новой владелицы, манящие обещания и тёмные угрозы.
— Очень старое, — наконец произнесла жрица, — оно намного старше этой сказки. Это тисовая древесина, большая ценность по тем временам, тратить её на веретено — странно, как минимум. Хотела бы я узнать, откуда оно оказалось у нашей ведьмы… И знала ли она на самом деле, что скрыто в прялке.
Подойдя к супругу, жрица привстала на носочки, одной рукой держась за его пояс, легко, почти неуловимо коснулась его губ поцелуем, мягким и нежным, как вздох летнего ветра. В этом жесте была вплетена тонкой золотой нитью её благодарность: Эра была матерью много раз и любила всех своих детей, несмотря ни на что, и потому прекрасно знала, что должна была переживать леди Константин каждый день. Не увидеть дочери никогда — ужасно, но много лучше, чем знать, что она потеряна в аду.
— Морфей всегда был большим затейником, — тихо заметила валькирия, улыбнувшись краями губ, — даже по моим меркам. Конечно, милорд, с тобою — куда угодно. Теперь нас ждёт семнадцатый век?

Ей нравилось смотреть на мужа, просто — смотреть, искренне наслаждаясь его злой, хищной красотой, совершенной до невозможного, и сейчас валькирия вновь любовалась им, неприкрыто и жадно, запоминая, навечно выжигая в памяти каждую его черту. Павший ангел был прекрасен в любом времени, в любой одежде, и даже просто отвести взгляд от него было почти невозможно.
Женщина до сих пор, кажется, до конца не уверилась, что его присутствие рядом с нею не сон, слишком сладостный, чтобы оказаться реальностью; остро захотелось коснуться дьявола вновь — откликнулось эхом в сознании желание самого Белиала, обжигавшего супругу взглядом; она слишком отчётливо ощущала его чувства. Закусив губу, целительница опустила голову, заставляя себя отвлечься, но удавалось это с чудовищным трудом.

Теперь жрица тоже была в чёрном, ярко оттенявшем её бледную, как лебяжий пух, кожу. Корсет, очертивший стройную фигуру, был полуприкрыт строгим, скорее мужским камзолом, складки длинной мягкой юбки, позволявшей сидеть в седле, мягко ниспадали на землю, но и они скорее подчёркивали тонкость, изящество женского силуэта, чем прятали его. Поправив шейный платок, видный из-под твёрдого воротника-стойки, Эра улыбнулась дьяволу завлекающей, кошачьей усмешкой и мысленно вознесла хвалу королеве Медичи, которая своим стремлением развлечься на охоте убедила высший свет, что от надетых на женщину брюк небо не падает на землю, даже если пуританскому обществу очень этого хочется. Юбку всё равно приходилось носить, но разрезы по бокам делали её куда более пригодной к верховой езде, чем целомудренные повседневные платья.
Хотя до амазонки этому костюму всё ещё было далеко.

Вылетевшие на поляну псы разбили своим лаем накалившуюся добела и уже готовую вспыхнуть тишину. Бесшумно ступая лёгкими сапогами по белому снегу и почти не оставляя следов, точно она была легче наста, дева битв подошла чуть ближе к герцогу, склонила голову к плечу, наблюдая за показавшимся из-за деревьев гостем.
Он был светловолос, мил и очень, чудовищно молод; едва ли ему было хотя бы двадцать. Прекрасный рыцарь для не менее прекрасной принцессы, пылкий сердцем и горячий страстью молодости. Жрица качнула головой; обычно она не чувствовала груза прожитых лет, но сейчас ощутила себя не просто старой, а невыносимо древней. Впрочем, это было даже немного забавно.
"Но ведь мы здесь," — мягко возразила супругу Эра, глядя на юношу из приопущенных тёмных ресниц: тот смущённо ёжился под обжигающей зеленью женского взгляда. — "Пусть сама Джоанна не пришла, но ведь сути сказки не так важно, кто именно покажет пылкому юноше правильный путь: волшебница, фея или владыка преисподней… Хотя с последним я в народном фольклоре ещё не встречалась."

Она вытащила веретено вновь, крутанула его между привычных к подобным древним, как мир, женским игрушкам пальцев. Несмотря на то, что жрица по-прежнему была в перчатках, проклятое дерево отвечало охотно, и вокруг вновь запахло розами с лёгкой, тревожной ноткой пепла; валькирия чуть нахмурилась, посмотрела куда-то в сторону, позволяя взгляду размыться, скользнуть по переплетению золотых нитей реальности вглубь вселенского полотна. Предчувствия ожили, зазмеились ярморочными лентами, и жрица на мгновение кивнула самой себе.
Веретено окуталось лёгкой дымкой ночного тумана, сквозь которую просвечивало мягкое, зеленоватое свечение болотных огней; поведя ладонью, женщина вдруг стряхнула его на землю, но оно не упало — едва видневшийся, тоньше волоса, отблеск волшебной нити, скользил между пальцев, и веретено медленно вращалось в паре футов над снегом, завораживая и притягивая к себе внимание, точно мерно двигавшийся маятник часов. Взор Эры, балансировавшей на границе между явью и сном, манил и отталкивал одновременно.
Её голос был не менее чарующим, чем речь самого герцога, но звучал нежнее и мягче:
— Тогда я предложу тебе иную сделку: взамен на принцессу срежь мне розу, что цветёт над изголовьем каменного ложа.

Веретено вращалось всё быстрее, и на нём уже виднелся крошечный клубок из сияющей нити.

Хриплый голос дьявола заставил жрицу на мгновение замереть, пытаясь поймать что-то неуловимое, что виднелось зыбким призраком сквозь податливую ткань бытия, но сила проклятой вещицы, коварной чёрной змейкой проскользнувшая в её существо, вновь оплела валькирию обманчивой безмятежностью, спокойствием зимнего моря. Медленно, словно боясь потревожить танцевавшее веретено, Эра сделала пару шагов назад, в сторону, прочь ускользая от супруга, и теперь следов от её сапог не оставалось вовсе, будто бы женщины не было здесь более, а остался лишь её дух, силуэт на белом холсте зимнего леса.
Она чувствовала себя чудовищно странно, и мир перед глазами двоился; жрица осознавала, что она делает здесь и зачем спрядает из тишины и снов чужую судьбу, прокладывая рыцарю путь сквозь дремучие заросли к уснувшей Авроре, но вместе с тем что-то иное прорастало сквозь её разум, тёмное, злое — холодное, как скалы, об которые бьются волны, разлетаясь в мириады брызг. Зима не пугала больше, дева битв совершенно не чувствовала мороза; и именно это отрезвило её, знавшую тепло песков и ласковые объятия великих низовьев Нила.
На миг, не более, но того оказалось достаточно.

Проклятое веретено всё вращалось и вращалось, и в магическом блеске несуществующей нити, сплетённой воедино из несбывшегося и невозможного, чудилась тревога. Она, впрочем, и была, расползаясь по белому покрову, точно позёмка; тревога странная, предчувствие настоящей беды, жуткой и тёмной, как беззвёздная ночь.
Как вечная зима над опустевшим миром.
— Роза, — хрустом осторожных шагов по первому снегу прошелестел чарующий голос, но в нём больше не было нежного, баюкавшего тепла, — роза с лепестками из золота, что цветёт в её изголовье. Она нужна мне, потому что она — обратная сторона веретена. Они связаны… Очень крепко.
Больше говорить валькирия не смогла; бледное лицо её стало совершенно отрешённым, и сквозь него вдруг проскользнуло что-то чужеродное, не столько злое, сколь необъяснимое.
Нездешнее.

Становилось всё холоднее; дыхание женщины, паром вырывавшееся из приоткрытых полных губ, мгновенно застывало в облачко тумана, осыпавшееся к её ногам. Топкие изумрудные глаза подёрнулись изморозью, как и огненные её волосы, чёрная ткань костюма становилась серебристой.
Сейчас жрица не смогла бы остановить веретено, даже если бы захотела: ломавшая вероятности и обыденное течение времени пряжа была связана с ней колдовством тягучим и древним, как мир сам, и не пряха сейчас владела им, а оно полностью подчинило её себе. Чары, наложенные на тисовую древесину, связывавшую между собою смерть и бессмертие в равной мере, были крепки — за прошедшие эпохи проклятие лишь набрало силу. Та, что плела его, знала толк в своём искусстве; знала она и то, что однажды веретено дождётся своего часа, оказавшись в верных руках и в верной вехе истории.
Не подумала она лишь о том, что любая сила порождает отклик.
Нить, вплетавшаяся в ткань мироздания, стала красноватой; плотная перчатка на руке девы битв отяжелела от медленно струившейся крови, которая требовалась ворожбе.
"Роза," — тихим клёкотом, касанием к разуму ударился её шепот о Белиала.
И разбился в ледяные осколки.

Пошёл снег. Крупные, неестественно крупные хлопья падали с неба, укутывая деревья и кустарник, опускались на стоявшие посреди поляны тёмные фигуры, и снежинки не таяли вовсе; кони пофыркивали, тревожно переминаясь с копыта на копыто.

Nichts ist kälter als deine Liebe,
Nichts ist kälter als deine Hand. ©

Белёсый, полупрозрачный призрак, почти скрытый от взгляда метелью, мало напоминал прежнюю Эру: из одежды, из глаз, из огненных локонов словно бы ушли все краски, превращая её в зимнего духа, в стихию, властвовавшую над дремучим лесом. Завывающий северный ветер швырнул в грудь павшему ангелу снег, но хлопья не долетели до чеканного лица и иссиня-чёрных волос, растаяли и пролились в сугроб напоминанием о весенней капели.

Веретено застонало, горестно и болезненно. Желая подчинить себя мастерицу, чтобы из её рук испить силы и пустить по вселенскому полотну ледяную ниточку собственной сути, оно связало их слишком крепко, и теперь уже и само не могло вырваться — ибо каждая верёвка всегда о двух концах. Кровь, струившаяся между пальцев, кровь не просто пряхи, но бывшего воплощения стихии, что ещё помнила, каково оно, летать между горных кряжей дыханием Гипербореи, теперь не позволяла проклятой вещице танцевать самой, пытаясь пробудить к жизни вечную метель.
Бег его вдруг заметно замедлился, нить растянулась, точно и вовсе грозила лопнуть, и веретено скользнуло ниже, почти коснувшись земли; женщина тяжело, остро выдохнула — вместе с нею вздохнул и буран, — и резко дёрнула запястьем вверх и влево, перехватила взметнувшуюся деревянную палочку всей ладонью и шагнула вперёд, расплескав, точно крылья, белый, белый снег порывом ветра. Мужа она не видела, сейчас для неё реальный мир не был настоящим, осязаемым, ибо сама она принадлежала иной стороне, но горевший в его руке волшебный цветок сиял, подобный крошечной луне, посреди белого безмолвия, и манил её на свой свет. Веретено рвалось из пальцев, испуганное этим пламенем, но женщина держала крепко. Очень крепко.
Она видела раскрывший бутон этот тогда, когда под тьмой древнего волшебства различила первую, неизменную суть не оружия, но дара, и понимала, что нужно сделать, укрыв это знание от проскользнувшей в разум дымки чужой ворожбы.
Воздух сам помог ей, своей бывшей тени, подхватив в объятия и потянув за собой её сейчас невесомое, полупрозрачное тело.

Миг тиса и миг розы — равновелики перед лицом вечности; две противоположности, воплощавшие в себе одновременно и смерть, и бессмертие, проросшие зелёными листьями, сладковатым запахом сквозь вехи истории, чтобы оказаться здесь и сейчас, в одном месте, столкнулись со звуком, что бывает у бильярдных шаров.
— А теперь плети, как должно, — тихо, но очень твёрдо произнесла жрица, и в голосе её сыпучей дюной, плеском океанических вод чуялся жар южного лета.
Жалобный звон вероятностей, бессердечно порванных артефактом и сейчас чуткими пальцами пряхи сплетённые из звёздного света и алой крови вновь, на одно мгновение превратился в крик, а затем всё оборвалось, как последняя, щемящая нота в скрипичном романсе. Веретено выскользнуло из тонкой женской руки, перевернулось и острым кончиком вошло в снег, озарившись на мгновение изнутри, точно церковная свечка, ослепительно-белою вспышкой. Чёрных чар на нём больше не существовало, они рассыпались в тысячу белых снежинок вместе с концом сказки, в которой принц разбудил свою принцессу, и концом этой сказки была последняя из роз, распустившаяся на тяжёлой ладони дьявола.
Два проклятия, слившихся в одно — и исчезли они тоже вместе, потянувшись одно за другое. Небо, затянутое тревожными, низкими облаками, очистилось, окрасилось в алые тона заката.

Зябко обняв себя за плечи, Эра опустила глаза, стоя очень близко — и никак не смея сделать последний шаг, что разделял их с супругом. Реальность вновь была настоящей.