Попросив у дьявола одно из кресел, что стояло у его рабочего стола, жрица сидела строго напротив огромной доски, унизанной драгоценными камнями улик, и неотрывно смотрела на записи и рисунки. У её ног лежал раскрытый блокнот в твёрдом переплёте, исчерченный малопонятными символами и схемами, но сейчас она, кажется, вновь пришла к спокойному, методичному созерцанию, позволявшему интуиции самой отыскивать правильные решения. Уперев правый локоть в подлокотник и закинув одну безупречную ногу на другую, Орлица замерла в неподвижности, точно статуя или невероятного мастерства картина, и только её губы иногда шевелились; она неслышно произносила что-то, потом хмурилась, будто отказываясь от собственных слов.
Великолепное нежное лицо излучало терпеливую сосредоточенность кошки, сидевшей в засаде, и это могло продолжаться целую вечность.

На тонкой шее, бесстыдно обнажённой переброшенными на грудь волосами, даже в тусклом полумраке угадывался кровоподтёк от слишком сильно сжавшихся пальцев. Несомненно, мужских — лёгкая ладонь жрицы была уже и тоньше, и это было отчётливо видно, когда Эра, находившаяся в каком-то пограничном состоянии между трансом и бодрствованием, касалась тех отпечатков, словно черпала в них какое-то ей одной понятное знание. На самом деле, жрице не составляло никакого труда заставить этот след исчезнуть — но валькирия попросту не хотела, и отметина темнела на её мраморной коже диковинным цветком, этим несомненным, явственным символом чужой власти.
А вот ожоги, подаренные ей на прощание безумным убийственным костром, ушли: ни на плечах, ни на груди, ни даже на скулах, прочувствовавших расплавленное золото, как если бы было оно подобно слезам, не было ничего, только мягкий бархат.

Наконец женщина выдохнула, заканчивая начавшийся едва ли не полчаса назад вдох, изящно повела головой и откинулась на спинку мебели, на мгновение подняв крошечный ураган торопливым движением левого крыла. Ещё одна стопка бумаг, не разобранных казначеем, осыпалась на пол, но жрица, кажется, попросту не заметила этого. Когда она распахнула глаза вновь, раскалённый контур, притаившийся вокруг округлого зрачка, погас.
Она вновь была самой собой. Почти.
— Мелеос, конечно, фигура непредсказуемая в силу своего отчётливого сумасшествия, но одно я могу сказать точно: он ничего не делает случайно. Любое его безумие к чему-то ведёт, пусть в большинстве случаев это весьма неочевидно, — мягко, задумчиво протянула она, указала взглядом на булавку с запиской "Мажино". — Впервые Мелеос возник на нашем пути сейчас… На базе Аненербе, причём сами учёные, я абсолютно уверена, не были в курсе о том, что за хрень скрыта под их ногами. И мне кажется, что считать случайностью это бессмысленно. Скорее всего, мы должны были там появиться, N-металл в руках нацистов привлёк бы нас обоих в любом случае, и мы просто обязаны были наткнуться на его мастерскую. Что ты думаешь по поводу прогулки во Францию?

Она помолчала, улыбнулась легко и даже будто бы беззаботно, одарив Белиала пронзительным живым взглядом.
— Я думаю, нас там ждут. Не сам мастер, нет, но его предусмотрительность — наверняка. Но там может быть то, что позволит вытащить на свет правду, которой мы до сих пор не можем вспомнить.

Отредактировано Shiera Sanders-Hall (2017-10-22 17:56:40)

Подняв свои руки, она обеими ладонями сжала чужую кисть на своём плече и прильнула к пальцам дьявола, с наслаждением греясь о его тепло. Чужое дыхание щекотало слух, заставляя Шаиру чуть помедлить с ответом: ей требовалось отвлечься, ускользнуть от собственных чувств, которые каждый раз так будоражила близость владыки преисподней.
— Нет, — серебристо рассмеялась женщина, — я просто понятия не имею, где здесь начало! Знаешь, это похоже на то, как распутываешь клубок; ничего не мешает первой строке истории оказаться в Мажино, в Эдеме во время вашего бунта или вовсе за границами этой мультивселенной. Если честно, я даже не готова сказать, что уверена в том, что здесь обошлось без хронопарадоксов. Слишком… Плотная ткань событий. Но я зато точно знаю, что в артефактах моего мастера обязательно найдётся что-то, что можно использовать, потому что иначе он бы не появился на нашем пути. И я надеюсь узнать о прошлом… Хотя бы что-нибудь ещё. Считай, что я втягиваю тебя в личную авантюру, хочешь?
Исчерченная линиями и записями доска смотрела на них с лёгким, немного саркастичным укором, который чудился в переплетении таинственных связей. Где-то очень далеко отсюда некто дёргал за ниточки, заставляя события сдвигаться неестественным образом — и наверняка смеялся, думая, что останется незамеченным.
Но всё меняется.

Дома княжне наконец-то удалось одеться и прихватить аккуратно стоявший на прежнем месте рюкзак с амуницией; исчезнувшая вместе с Белиалом женщина уже выглядела не опьянявшей, воспевавшей само женское естество поэмой, этим сверкающим видением, а строгой, чуть отрешённой воительницей, вновь облачённой в тёмные тона и строгие, невыразительные силуэты, скрадывавшие очертания грациозной фигуры. Только глаза её, топкая зелёная трясина, оставались живыми и лучистыми, не давая усомниться, что Эра всё ещё здесь, с ним, а не предпочла скрыться в глубинах собственного подсознания, чтобы не видеть мира вокруг.
Павший ангел разжёг её вновь, и теперь Шаире не было нужды больше прятаться от самой себя. Она была по-настоящему живой.

И со всем своим пылом она бросилась в загадку, которая наверняка грозила им тысячью новых неприятностей. Как и всё, впрочем, что оставлял после себя артефактор.
— В книгах, — ответила жрица, не оборачиваясь, — однозначно, в книгах. Книги всегда были слабостью мастера, он любил их… Собирал их… Писал их… Я помню эти бесконечные стойки с книгами очень отчётливо. Тут он не изменил своим привычкам.
И затем она сделала стремительное движение крыльями, взмыв в воздух, точно подхваченное ветром перо, грациозно, как балерина, перевернувшись в этом своём рывке. Поднявшись над тайной библиотекой, Эра остановилась над вершиной магического Древа, чья кора ровно и спокойно золотилась, очерчивая вокруг себя небольшой участок мерного сияния, и в нём бывшая валькирия вдруг сама показалась золотой — не опасным безумием, но тёплым, согревающим по весне солнцем.
Ветви качнулись ей навстречу, что-то шелестя разномастной листвой; однако сейчас Шаиру интересовало не это: она внимательно смотрела на заброшенный, укутанный пылью и прошлым, склад величественных реликвий и оставленных идей. Если она понимала хотя бы что-нибудь в том, как сплетались мысли её создателя — а за многие, многие проведённые вместе годы княжна научилась хотя бы немного осознавать, что он такое, — то не одна вещь не бывала случайной.
Древо было не только Древом, но и маяком, и множеством иных друг с другом сплетающихся явлений; а ещё оно указывало путь.
Оно было мерой отсчёта в здешних координатах.

И ей было даровано увидеть то, что они искали.
— Все тома стоят в строгом порядке. С пола не видно, но они образуют корешками вполне определённый узор, тёмный на более светлых переплётах, — произнесла Эра спустя три долгих, затянувшихся удара сердца, — больше всего похоже на силуэт раскрывшегося цветка розы. Пожалуйста, сделай десять шагов влево… Соседний стеллаж, шестая полка снизу — середина.

Отредактировано Shiera Sanders-Hall (2017-10-22 20:57:06)

Раскрытая книга чуть заметно сверкнула — и вокруг вдруг стало невероятно темно, так внезапно, что Шаира едва не вскрикнула. Она никогда не боялась мрака, но разверзнувшаяся в библиотеке пропасть не поддавалась никакому описанию; однако спустя ещё мгновение жрица поняла, что по-прежнему стоит у стола, за который присел павший ангел, и теперь видит будто бы два мира, что накладывались друг на друга.
Один из них был нереален — только это было невозможно понять тому, кто уже видел его, кто уже чувствовал; тому, кто уже был его частью. О, Мелеос действительно всегда был большим затейником; может быть, его бы даже позабавило, что ангельская Галатея пришла сюда за прошлым — ведь именно прошлое ангел и спрятал здесь, обернув в боль и горечь.

Но сегодня она была здесь не одна; стремительно, как белоснежный росчерк, бросившись к дьяволу, что уже увяз в книге, княжна запахнула его в крылья свои, точно лебедь. В них не было волшебства, но было спокойствие — ничего не могло пробиться сквозь этот сияющий мягкий щит, она столько раз проверяла оное. Горячая женская ладонь накрыла мужскую, чуть заметно сжала; Эра, шепча на ухо дьяволу что-то еле различимое, позволявшее зацепиться за напев её дивного голоса, осознать, что на самом деле нет того, что кажет ему темнейшая из бездн, что оно уже исчезло — так давно, что даже само время не может этого отразить, — перелистнула страницы, заставляя книги возмущённо зашуршать.
Тома противились тому, что их читали неправильно, но сейчас воительнице было на это плевать.

В первородном мраке загорелось сияние; оно становилось всё ярче, и в его чертах вдруг стало можно разобрать город. Время сорвалось с привязи и помчалось вскачь, минуя прошлое дьявола — ведь женщина, что была с ним, просто отобрала его у тени её безумного мастера, оттолкнув жадную до чужой боли пасть ловушки прочь.
Сердитый шелест стал громче; книги искали, когда же началась эта история.
И нашли.

Насыпанная на полу мраморная крошка похрустывала, когда ангел переступал с ноги на ногу. Он стоял, скрестив руки на груди, смотрел на существо, которое ещё миг назад, тот неуловимый, что отделял чудо от обыденности, было всего лишь изящной поделкой, и не мог понять, что же случилось, когда он отложил резец. Гармония линий тонкого лица и изящного тела поражала воображение; это был не случайный набросок, но великолепное произведение искусства, сочетавшее в себе всё, что Мелеос-артефактор вывел до этого, бесконечно перерисовывая и обдумывая правильность своих догадок.
Сидевшая на краю каменного постамента женщина, нагая и прекрасная, завёрнутая в свои крыла и облачённая в волосы, пламенеющие в белизне помещения медной яростью заката, смотрела на него в ответ — молчаливо и задумчиво. Можно было бы решить, что она просто не знает, что есть на свете слова; но в глубине пронзительных глаз притаился разум. Она не была просто красивой вещью; случай, с которым так любил играть этот мастер, подбирая правильную последовательность случайных событий, позволил ей вдруг стать настоящей — почти вопреки его собственному желанию.
Гармония внешнего повлекла за собою гармонию внутреннего; гармония требовала жизни, а не застывшего камня.

Ещё цеплявшаяся за настоящее, за тепло, ощущавшееся в чужом теле, которое она по-прежнему укрывала белым оперением, Эра стремительно перелистнула несколько страниц, будто стремясь сбежать оттуда, стремясь оттолкнуть то, что она видела; и обстановка вокруг вновь сменилась — теперь жрица увидела себя уже чуточку иной, с чем-то, неуловимо изменившемся в спокойствии безмятежной улыбки.
Артефактов на стеллажах стало больше.
— Наверное, тебя стоит как-то назвать, — Мелеос поскрёб острый подбородок кончиками пальцев, перемазанных в краске и масле.
Ответом ему послужил изящный кивок медноволосой головы, над которою кружились сейчас тонкие, переплетающиеся друг с другом нити символов, столь лёгких, сотканных, казалось, из света самого, что разобрать их можно было лишь по неявственным бликам на белых стенах мастерской.
— У всех есть имена, — продолжил он, и сухой высокий голос звякнул каким-то неуловимым неодобрением. — Думаю, ты будешь… Эра.

Теперь обнимавшая дьявола Орлица превратилась в изваяние, которое они видели лишь секунду назад, и не могла более ни пошевелиться, ни даже вздохнуть, настолько ярко разгорелась перед ней эта сцена, давно уж заплутавшая, казалось бы, в переулках прошлого. Уже её ладонь бессильно застыла, не сумев коснуться фолианта; а она смотрела, смотрела, видя, как тогда — впервые, на то, как вспыхивают и гаснут павшими звёздами искры над её существом, как золотой уток продевают в челнок, чтобы впрясть в её суть.
Она и впрямь, выходит, была черновиком, который мастер правил по живому сердцу; и было что-то обречённое в этом знании.

Отредактировано Shiera Sanders-Hall (2017-10-23 08:32:23)

На мгновение женщине показалось, что она больше никогда не сможет дышать, столь яростно резанула по её обнажённым сейчас нервам открытая книгой сцена, столь яростное торжество читалось в глубоких синих глазах. Не след ли его желания обладать притаился в ней тогда, отпечатавшись на податливой, мягкой глине юной ещё крылатой прелестницы, что по природе своей жадно и с любопытством впитывала любую мелочь, запоминала любую черту? Выходит, что история, приведшая их сюда, началась задолго до того, что открылось им в разговорах на тёмном адском ложе.
Величайший дар Михаила сама Эра, по крайней мере, не помнила — и не помнила, кто просил его об этом. Не помнила раньше.

В шелесте страниц белоснежного тома могла почудиться ироничная, насмешливая злость, когда на них упала тяжесть войны в Серебряном Граде.
Бездонными зелёными глазами глядя на свивавшееся полотно событий, что были так невероятно реальны, будто бы происходили здесь и сейчас, а не в их собственной памяти, Орлица вдруг поняла, чего не смог учесть её безумный мастер: Мелеос на самом деле не предугадал, что они могут прийти вдвоём, будучи уже связанными друг с другом. Он не допустил мысли, что они переживут тот ослепительный момент золотого пламени, что едва не превратил их обоих лишь в серую золу; каждого из них книги увлекли бы в свои лабиринты навсегда, запутав между нереальностью и памятью, заперев между бесконечных полок и дурных снов. Каждого — но не вместе.
Они должны были либо погибнуть, либо прийти в одиночку.
Мелеос в своей гордыне позабыл о том, что его творение может не сработать.
Там, где застывал, разожжённый своей горечью, переживший вновь всё произошедшее, Белиал, его руку подхватывала Эра, ощущавшая его, как самое себя, но способная проскальзывать дальше — и увести его за собой, прочь, дальше по времени. Страницы истории, принадлежавшие ей, там, где памяти и боли не могла сопротивляться жрица, стремительно пролистывал дьявол, ибо для него они были чужими.
Он видел их, чувствовал их — как видела она его главы своими глазами, — но всё же он осознавал их иначе.
Артефактор просчитался. Если бы сейчас валькирия могла, она бы рассмеялась, наконец схватив эту мысль, но сил не было; вместо того женщина лишь прижалась к горячему виску павшего ангела губами да плотнее укутала его в своё оперение.

Но книга сейчас опередила её, ловко позволив перелистнуть только одну страницу, и две истории, тесно переплетённые друг с другом, развернулись почти одновременно. Лязгающая песнь клинков ещё слышна была где-то в отдалении, а неявные силуэты нового воспоминания были порядком размыты: сквозь них просвечивала башня.
— Потому что с меня довольно! — Закричала женщина, и белые, белее света самого, крыла, яростно ударили по воздуху, заставив свитки разлететься со стола.
— Я делал тебя покорной!
— Но не тебе, Мелеос! Я уже была покорна тебе столько времени, что ты сполна получил всё причитавшееся! И я сказала тебе: с меня довольно! Запереть меня в этой клятой колоде — это последнее, что я позволю тебе с собой сделать!
Половинки разорванной карты, которую она держала в руках с отчётливым отвращением и ужасом, упали на пол, когда Эры уже не было в мастерской, столь стремительно она вырвалась из места, что было ей домом, крепостью — и душащей само её существо клеткой — целую вечность. На тонких губах мастера расплылась странная, сухая усмешка, в которой вновь читалось удовлетворение.
О, он знал, что она сбежит — и она не подвела его ожиданий.
Но убежать далеко ей вряд ли когда-то удастся.

Эхо битвы становилось всё чётче, и ярость Белиала кровью вырванного из груди сердца струилась по библиотеке, заставляя ловушку жадно пульсировать в такт чужому дыханию; воспоминания Эры были слабее — да она и сама была слабее; но этим ей и удалось воспользоваться, ибо и путы прошлого, связывающие её, истончились. Короткий, стремительный рывок рукой; она просто не дала фолианту опомниться, показав ту встречу между отцом и сыном, что были заранее обречены, и бросила их в следующую главу.
Светильники чуть успокоились.

Из бездны восстал, в тёмном и хищном своём ослепляющем страхе, Ад, расчёркнутый алым плащом темноволосого ангела — теперь уже павшего, стремительно шедшего куда-то.

Она более не носила ни белого, ни золотого, навсегда словно оставив их вместе с Эдемом, и в тёмной зелени платья казалась особенно бледной, почти неживой. Не утратившая диковинного внешнего очарования, Эра потеряла что-то внутри, и взор, которым она скользнула по братьям, был размыт, неясен — казалось, что думами она где-то далеко от своего тела.
Стремительный, изящный поклон; звякнул серебром, напевом ручья её мелодичный голос:
— Лорды.
Люцифер лениво кивнул и сделал изящный жест рукой, который вполне можно было трактовать как "говори быстрее".
И она попросила — отпустить её. Отпустить их вдвоём: её и кузнеца, потому что оставаться здесь у неё больше не было сил, да и не удерживало уже ничего, ведь на самом деле она не была ни ангелом, ни демоном; ожившему камню не находилось места среди тех, кто был настоящим от рождения, а не по случайной прихоти безумца. По крайней мере, тогда она думала именно так; сейчас же тонкие росчерки вмешательства мастера на её существе, заставлявшие его обречённую Галатею бежать от самой себя, читались отчётливо.
Препятствовать ей никто не пытался; Утренняя Звезда лишь пожал плечами — "ступай, куда захочешь, и бери с собой его, если захочешь".
Долгое, очень долгое мгновение, в которое пальцы настоящей Орлицы вбились в плечо дьявола, точно ища, за что удержаться, женщина с волосами из пламени просто смотрела на Белиала, будто бы пыталась разобрать в нём что-то очень важное, а потом, смиренно опустив голову, вышла прочь, скрывшись, спрятавшись в шелесте своего платья и шорохе белых перьев.
В их отношениях с кузнецом всегда был какой-то неестественный, вывернутый надлом: в синеве его глаз, в черноте его волос, в звуках его низкого голоса она искала кого-то совсем другого — и, опутанная сумерками морока и иллюзий, которыми щедро напитывал своё творение артефактор, стремясь увести её как можно дальше, обезопасив от неё саму ткань реальности, никогда не находила. Медленно она превращалась лишь в тень.
Эра даже не смогла попрощаться, не будучи уверенной, что дьявол вообще её помнил, этого мимолётного призрака в Серебряном Граде целую вечность назад.

Книга негодующе зашуршала вновь, когда воительница перелистывала сразу несколько глав, но им не было нужды сейчас вспоминать про то, как ушедшие и от Эдема, и от ада так и не нашли себе места в целой вселенной. Заметались образы, сцены, полились смазанные звуки; но вскоре фолиант справился со слишком резким движением и, распахнувшись навстречу, озарил библиотеку новою сценой.

Короткий, резкий вскрик, тут же прервавшийся звуком разбившегося стекла; темноволосый демон в кузнечном фартуке, едва не сломав дверь, вошёл в комнату, где жрица торопливо собирала осколки зеркала.
— Ты сходишь с ума.
Он подобрал деревянную раму, с лёгким сожалением провёл пальцами по отколовшемуся цветочному узору и, вздохнув, отложил на стол, коснулся пальцами острого подбородка женщины. Она чуть уловимо дёрнула краем губ, отвернулась, обдав кузнеца запахом трав и медной вспышкой зарева от взвившихся своих локонов.
— Нет. Я знаю, что я видела.
— Хорошо, — покладисто произнёс демон, — хорошо, пусть ты знаешь. Что ты предлагаешь?
Она вновь обдала его странным, будоражащим взглядом — и вновь отвернулась.
— Нам надо исчезнуть. Мастер иначе никогда не оставит меня в покое. Исчезнуть… Забыться. Чтобы просто некого было больше искать.
Мелеосу оставалось лишь торжествовать.[SGN]Where were you, when I was down?
Staring into the dead, dead...
I can't get you out of my head.
It never goes away! ©[/SGN]

Отредактировано Shiera Sanders-Hall (2017-10-24 10:21:23)

Здесь заплутать было уже невозможно, ведь эту жизнь она прожила целиком, и рука жрицы, болезненно сжавшаяся на сильном плече павшего ангела, расслабилась, вновь легла мягким и нежным тёплым касанием; Эра едва слышно выдохнула слова прощения. Благодарение небу и богам, что он был с ней здесь, что она не пришла одна, ибо открывшееся знание было подобно водопаду, в котором женщина просто летела, не в силах замедлиться, не зная, упадёт ли в воду или на острые скалы.

Хранитель! Девочка, бегавшая между прекрасными деревьями, не понимала покуда ещё страшной глубины этого слова, но что-то отозвалось в ней, и она, став бесшумной и лёгкой, как лучик закатного солнца, остановилась за одним стволом, разглядывая отца и высокого старика, с которым они шли вместе. Отец не любил её; она это знала, и, быть может, он, отец, даже сожалел о том, что так вышло, но всё же он брал её в свой дом, в свой прекрасный Серебряный Град, и Эрине нравилось здесь даже больше, чем в золотых песках и багряных шелках своей матери.
Никого, кто узнал бы её по дивной меди волос, давно не было в Эдеме, а потому дитя осталось всего лишь ангельским ребёнком от языческой богини. Случались в мироздании и более странные вещи, а потому никто не заинтересовался дочерью Божественного ключника.
Ах! Дочь неба и внучка солнца — этот цикл Шаира помнила прекрасно, ибо он был последним, и он привёл её в этот подземный склеп с запертыми, обезумевшими — как тот, кто написал их, — знаниями. Тогда она шагнула в земли Та-Кемета, в плодородную долину Нила, не помня себя и своего детства, но неся в своих волосах сияющую золотом корону с распростёртыми лебяжьими крыльями, венец, которого не касались человеческие руки, и врата храма открылись перед ней, признавая свою госпожу. Хатор не смогла сделать для неё больше, не смогла вернуть ей потерянные годы — слишком уж цельным было проклятие ключника, но она оберегала свою любимую дочь, как воинственная львица, которой и была, и больше Метатрон никогда не смог к ней приблизиться.
Был в отрывистом, призрачном полёте сквозь года и упрятанный подальше прекрасной Херу ларец, тот самый ларец, что заставил спираль начать раскручиваться, открывший первую тайну происхождения загадочной женщины с тысячью имён. Мать знала, что однажды её дочь вернётся за своим прошлым, и мать оберегала её до конца, в тайне от своего отца, от своего мужа начертав на крышке охранные знаки, что должны были позвать светлейшего князя Михаила.
Когда придёт время ей узнать — ведь всемудрая Хатор была хранительницей тайных знаний, как и была её дочь…
Дочь, что старше неё самой.

Видения стали отрывистыми, быстрыми — и очень короткими. Похоже, что ловушка постепенно слабела, не в силах выдержать столь пристального внимания, что уничтожало её сущность. Звуки, прежде бывшие отчётливыми и громкими, слабели, и за ними угадывался обеспокоенный, неровный шепоток магических книг, которые ощущали, как из их листов и стальных пальцев-защёлок выскальзывает добыча.

Для тех, кто наблюдал извне, вскоре стало очевидно, что, несмотря на кажущуюся хаотичность событий, они явно не были случайными. Кто-то аккуратно правил их, заставляя раз за разом кости выбрасывать нужные числа; только теперь играли, кажется, двое, один из которых мечтал встретить темнейшего из владык и светлейшую из женщин, и второй — кто отчаянно сопротивлялся этому. Сухая рука Мелеоса всё ещё держала на поводке своё творение, даже сквозь эти бескрайние пропасти расстояния, времени и забытья.
Заворожённая, Орлица смотрела, как она раз за разом сталкивалась с Белиалом там, на Земле, но никогда не узнавала его, мимолётно цепляясь за что-то необъяснимое — и вновь отступая в тень.
Он был в Египте, в Скандинавии, в Англии. О, славная эпоха меча и щита! Леди Целия вспомнила Амброзия, она вспомнила этот глубокий, завораживающий голос, который услышала всего лишь однажды, который надолго лишил её сна — в нём было что-то очень… Странное. Она любила мужа, любила искренне и верно, но всё же вспоминала это изумительное ощущение чего-то огромного, вмиг навалившегося на плечи — и исчезнувшего.
Он был в сражениях и в крахе империй, он был в расцвете новых правительств, он был в церквях и дворцовых интригах. Он бывал на площадях, где жгли её во времена Торквемады, и бывал в театрах, где играл Паганини, выворачивая своей скрипкой наизнанку душу. Он был на Диком Западе, где она выходила замуж за шерифа Дикого Билла; он был во время гражданской войны.
Во время Первой Мировой… Во время Второй.
Встречи, не приводившие ни к чему.

Сухой стук костей случая, бьющихся об игральный стакан.[SGN]Where were you, when I was down?
Staring into the dead, dead...
I can't get you out of my head.
It never goes away! ©[/SGN]

Над каштановым побегом,
В переплётах Мураками —
Я люблю тебя огромным небом... ©

Когда дьявол закрыл книгу и старательно запер обложку, валькирии хватило только на то, чтобы, пошатываясь, сложить огромные крыла и бессильно повиснуть на спинке кресла. Рухнувшее прошлое раздавило её, напитав воспоминаниями, от которых она некогда так отчаянно желала спрятаться, и Орлица не знала, что делать с ними теперь. Заставив себя сделать три шага, она упала на подлокотник, вытянула ноги, запустила обе ладони в свои волосы и надолго закрыла глаза, вдыхая прохладный воздух волшебного подземелья.
В разуме цветными рыбками в глубоком бассейне мелькали образы, разбуженные откровением.
В себя её привело мягкое касание Белиала; от его руки в теле вспыхнуло живое тепло. Точно разбуженная птица, женщина вздрогнула, прошелестела перьями и вскинула на него взгляд, что строго и одновременно наивно мог бы пробить насквозь, до самой души, успела ухватить печальную усмешку на его губах.
— Не мы. Ты, — тихо возразила она.
Чуткое обоняние защекотал пряный дым; в полумраке легонько вспыхивал тлеющий огонёк кончика сигареты.

Растерянность понемногу уходила, отпускали и стальные пальцы горечи; с увиденным предстояло просто смириться. От себя, в конце концов, не сбежать; вот и жрицу настигло то, от чего она убеждением мастера так жаждала уйти. Что же! Значит, так стало нужно.

Вспышка белого пламени в руках господина преисподней заставила женщину выдохнуть и на мгновение замереть — чтобы потом рассмеяться, переливчато и нежно, среди серебристого перезвона спрятав своё восторженное изумление. Сильные руки на её талии; она охотно позволила притянуть себя ближе. Запрокинув голову, Эра любовалась павшим ангелом: неприкрыто и откровенно, не чувствуя никакого стеснения от того, что ей просто хочется смотреть на него, смотреть и видеть диковинную его красоту, делить с ним ликование, что чувствовалось в его дыхании, и в её малахитовом взоре оплавлено сияло неподдельное восхищение. "Ты прекрасен!" — Кричало всё её естество.
Неимоверных усилий воли Орлице стоило удержаться от того, чтобы не упасть в его взгляд здесь и сейчас.

— Только перед этим я едва не убила тебя, — произнесла женщина, и в голосе её тускло брызнула печаль.
Искры, скользившие по длинным волосам, на мгновение потухли, осыпались на пол, к армейским ботинкам дьявола, но затем женщина, улыбнувшись, коснулась горячей его руки, легко повела крыльями и загорелась вновь. Солнечное сияние, пробивавшееся сквозь её кожу подобно тому, как само светило прорывается сквозь облака в пасмурный день, согревало. Рядом с павшим жрица сверкала, как никогда прежде — лампадою, что разгоняла вечную тьму.
Ещё пара часов — и библиотека безумного ангела легко могла бы утонуть в цветах, пробуждённых к жизни её огнём.

Как сложно — и одновременно легко думалось рядом с ним.
— Опасны были не мы, Сэмюель, опасен был ты — я могла лишь указать тебе путь. И я не уверена, что дело только в Мелеосе… Если бы ты вернулся в Эдем, что это изменило бы для него лично? Не скажу, что мой мастер ладил хотя бы с одним существом во вселенной — он даже сам с собой не ладил, — но всё же, ты в Серебряном Граде не представлял для него особой угрозы. Не большую, по крайней мере, чем когда ты оказался в Аду. Тут что-то другое.
Орлица задумчиво покусывала свою нижнюю губу острыми жемчужными зубками, на пальцах переплетая сверкающие нити в одной ей понятные образы — это позволяло ей упорядочить мысли, — и долго, долго молчала, вглядываясь в получившиеся узлы. Что-то цеплялось за её разум, что-то, на грани озарения и выдумки.
— Знаешь, что мне кажется наиболее странным? История с твоим… Твоим не совершившимся убийством, — она помялась, — прости. Однако я… Не понимаю. Мастер сделал меня оружием; и Небо с ним, не мне сейчас его судить! Однако ты ведь видел тоже — он боялся, чтобы мы столкнулись, он боялся этого настолько, что почти вечность уводил меня прочь, к кузнецу, а затем — и вовсе заставил бежать в забытьё. От вас. От тебя. Боялся уже после того, как сотворил это со мной. Он боялся, что я сыграю роль, которую он мне изначально назначил — боялся, что я уведу тебя не в свет, но в небытие. Зачем он хотел уничтожить тебя в начале и почему он передумал потом?[SGN]Where were you, when I was down?
Staring into the dead, dead...
I can't get you out of my head.
It never goes away! ©[/SGN]

Отредактировано Shiera Sanders-Hall (2017-10-25 10:02:21)

Белые пальцы скользнули по тёмным чёрным волосам дьявола, пока женщина с готовностью падала в его поцелуй. Неважно, что лежало в прошлом и что будет в будущем, неважно, сколько времени даровано им вместе — день или год, тысячелетие или вся последующая вечность; важно было только то, что лежало здесь и сейчас — он был в этом невероятно прав. Жрица тоже не стала бы менять ничего из того, что произошло там, в бездне вечности, невероятно далеко отсюда, и не желала загадывать себе ничего, что притаилось впереди.
Она нуждалась в нём, а он нуждался в ней — так недостаточно ли этого, чтобы быть счастливой? В лучистых глазах горел и плавился на осколки остальной, неважный, бессмысленный мир, отгороженный от них белыми маховыми перьями. Отстранившись, Эра едва различимо шепнула на ухо дьяволу, что лорда всё же ждут дела, между слов золотой нитью скрыв смесь обещания и влюблённого восхищения, отвернулась, стремительно и легко, не давая ему увидеть озорства, притаившегося в краях её пухлых губ.

Как бы то ни было, им следовало двигаться дальше.

Выслушав короткую миниатюру на тему "почему Творца можно смело назвать лучшим отцом в этой метареальности", Шаира тяжело вздохнула. У неё самой были весьма напряжённые отношения с родителем, по крайней мере, с тем, который даровал ей жизнь, вырезав из мрамора; но, стоило признать, отношения первых архангелов с Присутствующим были гораздо интереснее и насыщеннее взаимной любовью. Издав горлом высокий певучий звук, роднивший её с певчей птицей больше, чем с человеком, жрица уронила голову на сложенные под подбородком ладони и крепко задумалась, пытаясь осмыслить высказанное Сэмюелем предположение.
— Я не понимаю, — беспомощно произнесла она спустя минуту, грациозно выпрямилась, лёгким, стремительным движением отбрасывая со лба прядки волос, — то есть… Объясни мне, пожалуйста, зачем Он сначала создал вас троих, а потом решил убить тебя? И зачем ссорить вас друг с другом? Он сначала сотворил вас, а потом разочаровался? Он боялся вас? Он не сразу понял, что создал? Это же чистая бессмыслица! Если это и впрямь не план Мелеоса, а план Яхве, который мастер просто не смог объять и который понял много позже… Это всё ещё более безумно, чем мне представлялось.

Соскользнув с кресла, на чьём подлокотнике она так и сидела, давая отдохнуть напряжённому, точно сжатая пружина, телу, крылатая валькирия медленно подошла к павшему ангелу, стараясь не потревожить лёгкой тени задумчивости на его лице. Эта головоломка, тайна столь многомерная, что не хватало воображения, будоражила, и жрица ощущала, что они, кажется, подобрали верный ключик к одной из плотно закрытых дверец; но следовало найти что-то ещё, чтобы этот кусочек витража можно было наконец пристально рассмотреть. Чего-то всё ещё не хватало.
Свободной рукой, что не утонула в тяжёлой ладони дьявола, Эра дотронулась до золотистой коры древа и улыбнулась ему, слыша очень тихий, точно далёкий шум прибоя, шёпот его листьев. Росток, согретый её тёплым светом, тянулся к старшему своему собрату; за несколько минут, что жрица стояла рядом, юный побег уже стал выше её, и она лишь чуть уловимо качнула головой, то ли удивляясь, то ли радуясь этому крошечному чуду.
— Не знаю, — немного легкомысленно ответила воительница мужчине, на мгновение обдав его жарким, внимательным взглядом, — я никогда не встречалась с Судьбой и знаю о нём очень мало. Что у него есть книга, к которой он прикован и которая прикована к нему, и что там есть всё, что уже произошло и что ещё произойдёт. И ещё знаю, что у него будто бы есть огромный Сад, находящийся вне времени и вне пространства. Но, если ты думаешь, что он может знать ответы… Что же; пусть будет Судьба. Я только не уверена, что он захочет говорить с нами.[SGN]Where were you, when I was down?
Staring into the dead, dead...
I can't get you out of my head.
It never goes away! ©[/SGN]

Орлица вдруг поняла, что не чувствует обручального кольца. Она носила его целую вечность, тот тоненький тусклый обруч из золота, в чьей лаконичности таилось сдержанное очарование, но сейчас она не видела его; более того, жрица так и не смогла вспомнить, было ли оно при ней после карнавала, взорвавшегося визитом духов холода. Быть может, затерялось где-то в тёмном шёлке адского ложа или закатилось бликом посреди бумаг в кабинете Белиала?
Коснувшись кончиками пальцев своих губ, жрица лишь чуть задумчиво качнула головой, и глубокие глаза её озарились изнутри короткой вспышкой, пока она вплетала это знание в узор своих размышлений, чтобы было, к чему вернуться позже.
Значит, так тоже должно было случиться.
В замке у Судьбы сложно верить во что-то другое.

Несмотря на то, что дьявол сжал ей ладонь до того, что грозил переломать тонкие женские пальцы, Шаира не то, что не попыталась вырваться, но даже не пошевелилась. Обдав благодарной и мягкой улыбкой Смерть в ответ, она очень аккуратно поставила наполовину опустевшую чашку с чаем на фарфоровое блюдце и накрыла мужскую руку второй своей кистью. На изящном, по-птичьи тонком запястье снова обозначились едва заметные, в волос толщиною золотые прожилки; Орлица дуновением степного ветра, пропахшего полевыми цветами, нежно коснулась чужого разума, утешая его яростное нетерпение.
Он нравился ей и этим тоже — в любой мелочи таилась его злая, ослепляющая страсть. Не любящий ждать, не любящий уступать, не любящий не быть первым; боль же, на самом деле, не значила ничего — а порой даже придавала жизни большее очарование. На левой стороне тонкой белоснежной шеи жрицы всё ещё был различим отпечаток тяжёлой ладони.

Но теперь хранительнице тайн всех хотелось многое узнать.

В некотором замешательстве, притаившемся в её глазах, Эра глянула на павшего ангела, явно не в силах понять, можно ли просить слова себе или в присутствии сущностей подобного порядка лучше обернуться в мрамор вновь да предоставить им говорить друг с другом, но тут вдруг вмешалась Смерть. Она была наблюдательна, и, кажется, сейчас за крылатой гостьей следить ей было любопытно — она слишком разительно отличалась от тёмной, холодной мрачности двух мужчин в своём ослепительном жизненном свете.
— Ещё чаю? — Весело спросила бледная девушка в чёрных одеждах. — И спрашивай!
— Спасибо, — немного смущённо ответила женщина, на мгновение запахнувшись в крылья, потом обернулась ко второму Вечному. — Говоря о парадоксе… Дело в троице братьев и всемогуществе, которым они обладают, будучи заодно? Творец всё-таки создал то, что оказался не в силах затем поднять, когда его творение обрело возможность развиваться самостоятельно?
Капюшон вновь согласно дрогнул. Разговорчивость Судьбы была достойна отдельной оды, что уж; Шаире, впрочем, было не привыкать. Стремительно поведя ладонью, она раскрыла возникший на коленях блокнот и торопливо отметила что-то в переплетении символов. Кончик её металлической перьевой ручки двигался быстро, но очень ровно, оставляя тонкие, лёгкие черты.
Эта женщина всегда старалась быть аккуратной.
— Мой лорд, — и в её устах это прозвучало совершенно естественно, — счёл, что… Его пожелал убрать Отец, испугавшись собственных творений, которые могли бы забрать Его власть. Вывод старшего брата из уравнения действительно меняет очень многое; я не слишком хорошо помню Михаила, но Люцифера — достаточно, чтобы понимать, как вскоре между близнецами полетят перья, и тогда трону Господню точно ничего не будет угрожать — они будут слишком заняты друг другом, чтобы бороться с Отцом. Смерть Агриила разрушила бы равновесие в троице, схлестнув архангелов. Однако мне всё ещё не до конца понятна…
Валькирия запнулась.
— Роль, — подсказала Смерть.
— Нет, — жрица пристально посмотрела на свою ручку, куснула себя за нижнюю губу, — или да. Спасибо. Функция, пожалуй; функция мастера… Мелеоса в этом безумии. Я была его творением, потому что так вышло, но стала его оружием, ибо так захотел Яхве. Едва ли Он, разумеется, открыл Мелеосу истинность своих планов; зародить же в мастере желание уничтожить старшего из братьев не так и сложно… И тогда он вплёл в меня огонь. Но потом он стал смотреть в будущее и видеть его, и понял, какую чудовищную ошибку может совершить Творец, если уничтожит своего первого сына. Вселенная бы не устояла. Вырвать же огонь он попросту не смог, и всё осталось, как осталось.

Она замолчала, вертя перо меж пальцев.
— Мелеос уводил нас друг от друга, потому что боялся огня, который сам же придумал, Творец — потому что боялся своего сына. Но в событиях была ещё одна сила, которую я только сейчас, кажется, смогла понять, сила, обратная им. Столкнуть нас хотел ты?
Чёрный глубокий капюшон чуть приподнялся, но Орлице так и не удалось ничего за ним различить. Казалось, что мироздание само всматривается в её лицо; и женщина на какое-то мгновение ощутила себя удивительно беззащитной перед этим вниманием — древнее вечности, темнее черноты.
Тяжелее презрения.
Но она улыбнулась, крошечным солнцем вновь разбрызгав вокруг себя свет.

— Да, — наконец ответил Судьба.
И взял чашку с чаем в руку, что была свободна от фолианта.

Вот и всё; вот и все ответы разом. Вот и роль её в звучном, низком голосе Судьбы прозвучала — точно отпечаталась на первых скрижалях; вот и проскользнуло согласие Белиала в лёгком, усталом кивке. Допив свой напиток, уже изрядно остывший, но ещё не потерявший своего аромата, Орлица задумчиво встряхнула чашку, глядя, как несколько чаинок остались на донце, потом закрыла блокнот, привычно заложив исписанные страницы металлическим пером.
Молчание, прерывавшееся лишь треском дров в камине да лёгким перезвоном цепи на запястье Вечного, завораживало. В нём было что-то необыкновенно глубокое, спокойное; так бывает перед самым началом шторма, когда сама вселенная замирает в предчувствии неизвестности.
Женщина сильно откинулась на спинку стула, качнулась на двух задних ножках, закрыв глаза. Её точёное бледное лицо, запрокинутое к потолку, было бесконечно спокойным.
— Прошлое, — медленно произнесла она, прокатила это неприятное слово по языку, поморщилась от его горечи, но продолжила, ровно и спокойно; и каждое предложение падало на пол, точно обкатанный морем камушек. — Все дороги ведут в прошлое, Сэмюель, потому что всё то, что есть на руках у нас сейчас — это всё последствия творения и выбора там, ещё до начала времён. Я знаю, куда нам нужно теперь. Не думаю, что хочу видеть это место снова, но не похоже, чтобы у меня — у нас — был выбор. Я провела там очень много времени, зная, что Мелеос не оставит меня в покое, хотя я вроде бы сбежала от него. Может быть, надеясь, но не более того. Ведь кузница Катара всё ещё стоит в аду?

Кузница стояла. В глубине души жрица очень надеялась, что её прошлый дом сгинул посреди страниц истории, как сгинула в пустоте мастерская Мелеоса, как сгинул высокий и изящный танагарианский замок, устремлявшийся к небу, как тысячи раз сгинула уже она сама, растрепавшись меж страниц и затерявшись по полустанкам; но кузница стояла, нетронутая ни прошедшими эпохами, ни чужими руками. В ней никого так и не было; неведомо было жрице, что за силы сохранили это место, но использовать его явно никто не решился.
Огонь, который цвёл здесь, раздуваемый мехами, давно уже потух, и не было слышно ни ударов молота, ни женских песен. Всё ушло.
И даже замок, который сорвали тогда — перед казнью — с петель, валялся на пороге по-прежнему.
Стояла и Шаира, скрестив сильные бледные руки на талии и задумчиво глядя на дверь, не делая ни попытки приблизиться, ни попытки уйти; и лишь спустя долгие десять минут она шагнула вперёд, с печалью, притаившейся в глубине малахитовых глаз, коснувшись металлической ручки. Едва заметно вспыхнуло раскалённым отблеском — и тут же утихло; странно, но чары, проспавшие целую историю восхождения человечества, ожили, почуяв присутствие той, что когда-то оплетала ими свой дом.
— Пойдёшь со мной? — Негромко спросила она у дьявола, не оборачиваясь.
По прямой, точно копейное древко, спине невозможно было уловить, надеется ли жрица остаться одна наедине с собственной памятью или же, напротив, не желает даже смотреть в ту сторону. И, с силой надавив на створку, она вошла внутрь, лёгким выдохом на ладонь призвав себе крошечный пламенный сгусток.
Шарик света поднялся над её головою, разбрасывая тёплое свечение.

Но внутри всё равно было темно и — на удивление — холодно. Мёртвый и пустой горн; стеллажи с инструментами; столы с металлическими заготовками. Всё брошено наскоро, как будто хозяева ещё думали успеть вернуться.
Взгляд жрицы рассеянно скользил по обстановке, ничего не в силах выделить. Где-то притаилась подсказка, за которую она никак не могла зацепиться.

Мягко крутанувшись на носочках, точно балерина, женщина шагнула к Белиалу, протянула руку и мягко прижала горячие пальцы к его губам, улыбнулась, остро, цепко всмотревшись в красивое лицо. Чёрный зрачок её пульсировал, расширяясь до размеров вселенной и тут же вновь сужаясь в остриё иглы. Увидев там, невыразимо далеко отсюда, как она умерла по его приказу, Орлица пережила колючий и горький удар в сердце — и тотчас же забыла об этом, и простила его так же, как прощала весь мир за любое зло.
И теперь измученная кузница была для неё лишь прошлым домом, который она не хотела видеть — потому что время его уже ушло, окончившись навсегда. Нельзя останавливаться, никогда нельзя.
— Помолчите, мой лорд. Мои дежавю работают не так, — шепнула она.
Рёв пламени приглушал мелодичный голос, но говорить громче здесь не хотелось.

Рассеянно теребя собственные волосы, Эра продолжала оглядываться, скользя взглядом по разбросанным инструментам, и её дивный взор становился всё более размытым, расфокусированным; она вновь обращалась к той части своей сущности, что не нуждалась в фактах и знаниях для того, чтобы делать правильный выбор. Внезапно что-то коснулось её внимания — лёгкое, едва уловимое; женщина повернулась, чтобы посмотреть на дьявола, отошедшего к горну.
Тот подобрал молот.
Огонь торжествующе взвыл.
— Ну конечно, — прошептала Орлица, — конечно. Горн. Это ведь очевидно.

Она снова закружилась в вихре белых крыльев, на этот раз, однако, в её стремительных движениях обозначилась совершенно ясная цель, лишённая хаотичного поиска правильного ответа. Силуэт замершего с молотом кузнеца ударил Эру наотмашь, прозвенел в памяти колокольным громом, и она ухватилась за нить, что была так очевидна, что спрятана оказалась на долгие, долгие тысячелетия. Остановившись у огромного стенда-стеллажа, занимавшего едва ли не три четверти стены кузницы, жрица пристально изучала заготовки клинков, висевшие в креплениях, и тихо что-то шептала — так тихо, что даже сама себя на слышала. Наконец рука её взмыла, сверкнул широкий наруч, отразив пламя горнила; воительница выхватила лёгкий, изящный даже в своём незавершённом виде клинок, висевший чуть левее центра — видно было, что делался он для женской руки.
Тогда крылатая дева ещё не была воительницей, тогда она ещё не была влюблена в войну, как её верная дочь и небесная вестница, но Катар настаивал: в Аду не выживет тот, кто в руках не умеет держать оружие, и ей не оставалось ничего, кроме как его послушать. Она тогда не любила сталь, не любила сражения; ей милее была музыка и ткацкий станок, но он был её мужем — она смирилась с его словами. Она училась владеть мечом и копьём, а суть целительницы становилась всё тише, как уходящее за горизонт вечернее солнце. Кого было лечить, если здесь не оставляют раненных.
Глубоко выдохнув, жрица замерла на мгновение — и решительно, коротко полоснула себя по запястью, щедро окропив клинок.

Держа его в низко опущенной руке, она стремительно шагнула к дьяволу; взмыл меч, покорно падая прямо в пламя.
Вскоре на наковальню легла пылающая полоса металла. На раскалённой поверхности кровь Орлицы была чистым солнечным светом, который, вопреки всяким физическим законам, не иссякал, пылая только ярче.
— Бей. Я не могу: нужна мужская рука, что держит молот.

Как тебя короновал,
Как душу цветущую
Любовью выжег... ©

Жестом попросив у дьявола разрешения, жрица осторожно взяла прозрачную бутыль и посмотрела сквозь неё на свет. Услужливая память — рыжие рыбки в глубоком бассейне, что был больше не скрыт льдом от её собственного взгляда, — подкинула короткое, резкое видение, как ангельская Галатея в складках белоснежного платья бережно прячет бутыль тонкой работы. Мастер так и не понял, должно быть, будучи вечно увлечён какими-то своими идеями, что в едва ожившем его создании впервые прорезалось женское коварство, и отзвук того события тонкой нитью протянулся сквозь полотно прошлого.
Она вновь бережно положила сосуд в наполовину опустевший сундук. Его предстояло забрать, но сейчас Шаире было интересно, что ещё она оставила себе вестью из тьмы веков.
— Да, Мелеоса, — кивнула женщина, глядя на то, как внутри изящного флакона переливаются в отсветах пламени искры. — Я спрятала её ещё в Эдеме, когда Михаил даровал мне душу. До этого она и венец… Венец из символов, ты помнишь, ты тоже ведь его видел; до этого они всегда были со мной, и они, как я могу догадываться, поддерживали во мне жизнь. Я не была по-настоящему живой, без крови мастера мне суждено было бы обратиться обратно в мрамор. А эту я утаила… Сказала мастеру, что она испарилась во время того таинства, и отдала пустой флакон. Тогда я не знала, зачем, но я прятала её до последнего. Может быть, затем, чтобы найти её спустя столько времени здесь?

Однако следом мужчина достал тонкий венец, изящный и лёгкий, своей холодной сдержанностью напоминавший более лаконичность великолепного меча, чем украшение — символ той жёсткой власти, которую железной рукой и безмерной яростью отмеряли в аду павшие братья. Воительница совершенно забыла об этой диадеме, даже не помнила, почему решила спрятать и её тоже — конечно, владыки содрали бы с них обоих кожу живьём, если бы узнали о том, что мастеровой сковал ещё одну корону, которая никому не принадлежала, но к тому времени ни Эре, ни Катару не было бы до этого никакого дела, ибо они оба уже были мертвы.
Голос её упал до почти неразличимого в треске сгорающих угольев шёпота, пока она смотрела на то, как Белиал сравнивает короны:
— Её никто так никогда и не надевал. Ни примерить, ни разбить у меня не хватило сил.

Орлица сделала неловкое, неуверенное движение назад, словно пытаясь ускользнуть от дьявола, но он зажал её между собственным жаром и полыхающим адским пламенем горном, и жрице ничего не оставалось, кроме как замереть, глядя на него широко распахнутыми глазами и даже, кажется, вовсе перестав дышать.
Не шелохнулась она и тогда, когда тяжёлые руки короновали её, в диковинную раскалённую медь волос вплетя вечно холодный металл.
И лишь только когда павший ангел склонился пред нею, Орлица выдохнула, изумлённо и немного недоверчиво глядя на мужчину.
— Встаньте, мой лорд, не к лицу Вам предо мной преклонять колено, — тихо, но очень твёрдо произнесла крылатая валькирия, подавая дьяволу обе свои руки. — Встаньте.

Невесомый, бесшумный шаг; жрица оказалась совсем рядом, невыносимо близко, и теперь уже её сияющее, мягкое тепло будоражило Белиала, смешиваясь с его жаром. Она снова перестала понимать, где и чьи чувства, ибо они смешались в одну пряную, сумасшедшую волну, затопившую её разум всепоглощающим желанием. В волосах, уподобившихся сейчас яростному костру, тускло блистала корона, в чьей простоте линий таилось скупой рукой отмеренное совершенство.
И с кольчугой да плотной военной курткой этот венец, казалось, тоже должен был быть чужеродным; но как павшему ангелу не было нужды носить кровавый плащ, чтобы всюду оставаться владыкой, так и эта женщина была обжигающе прекрасна в своей искренности, во что бы не облачено было её тело — в доспехи или в белые цветы.

Он был высок, намного выше её, и Орлица, не задумываясь, распахнула крылья, потянулась вверх, запуская горячие пальцы в густой тёмный волос, что на ощупь был подобен шёлку. Ей сейчас на весь остальной мир было плевать, пусть даже он хоть сию минуту рассыпался бы в пепел и воспоминания; жадно, как странник после целого дня пути припадает к свежей родниковой воде, жрица целовала дьявола, облачив его в свою страсть, и ни одно вино не сравнить было с хмелем, что таился в его запахе — и горечи губ.
Опомниться, прижавшись к чужому телу, ей удалось с большим трудом.
— Кажется, отсюда нам пора уходить, — задумчиво протянула Эра, скользнув прощальным взглядом по кузнице, и вновь дымкой ночного тумана промелькнуло между её слов лукавое обещание.

Могла ли женщина, пять дней назад ещё бывшая Шаирой Сандерс-Холл, представить, что будет стоять на ступенях адского трона перед лицом владыки преисподней, облачённая в кольчугу — и в чистый свет, и смотреть на беснующихся павших ангелов, на демонов, на толпу, что ревела, не понимая, как вышло так, что их повелитель вернулся, и вернулся не один? Едва ли. Та она, что осталась в прошлом, растворившись в четырёх с половиной тысячелетиях бесконечного вращения колеса Сансары, не думала ни о чём, ибо ей было не нужно; и едва ли готова была тогда признать, что вообще заслужила чьей-то любви.
Но вот теперь женщина, что была Эрой, творением Мелеоса — и творением Михаила в равной степени, стояла перед лицом Белиала, распахнув белоснежные, точно облака в полуденном солнце, крыла, и смотрела на него неотрывно — как смотрел он на неё. И на то, что происходит вокруг, ей было плевать, потому что на самом деле сейчас и здесь было важно только это — только его бархатный голос и тьма, притаившаяся в зрачках стальных его глаз, что окутала её мягчайшим плащом. Во мраке том она утонула, сгорела мотыльком в пламени свечи — и воскресла, чтобы никогда более не быть прежней.
Резкий взмах руки владыки отправил тварей прочь, и они бежали, не задумавшись ни о чём, потому что ярость была в его движениях, ярость, перед которой не выстоять было никому; а жрица всё молчала, молчала, не зная, что ответить — ведь разве в праве она была принимать от него такие дары? Разве в праве она была видеть его в кузнице, преклонившим пред ней колено?
Разве она могла дать в ответ ему хотя бы что-то, кроме себя самой?
Тусклый блеск венца на голове её становился ярче.

И она, заглянув в огонь, что пожирал её естество, огонь, что был отражением его пламени, поняла, что нет смысла пытаться думать. Прошлое сгорело сегодня, прошлое закончилось навсегда; и здесь и сейчас не было больше Шаиры Холл, ибо была она мертва отныне и навсегда; а была дьяволом самим коронованная Эра — и ей было решать, что будет дальше.
Но ей не требовалось размышлять об этом, ибо ответ этот она знала наперёд.
Ведь к нему она шла бескрайнюю вечность.
— Это величайший дар, мой лорд. Вы в самом деле думаете, что после того, как Вы подарили мне душу, жизнь и свободу от моего безумного мастера, Вы ещё что-то должны? Из меня дурной правитель, — дева битв ослепительно, чувственно улыбнулась, взмахнув тонкой рукой, — и я, принимая дар Ваш в руки свои, попрошу Вас о том, чтобы никогда не остаться в этих владениях одной. Владейте троном, как Вы владели им всегда, ведь он Ваш — а я буду с Вами. И я буду счастлива тому.
Орлица взяла потерянное кольцо левой рукой, подняла его — и оно замерло над её раскрытой ладонью, не в силах опуститься на мраморную кожу, медленно вращаясь и становясь всё более тусклым. Темнота, притаившаяся в углах тронного зала, жадно пожирала блеск полированного металла, истончившегося за тысячелетия, что дочь богов носила его меткой чужого желания.
Чуждой воли, которой сегодня пришёл конец.
— А это…
И она с силой сжала пальцы, сминая украшение, точно бумажного журавлика, сложенного из салфетки.
Золотой песок осыпался к ногам адского герцога, мгновенно впитавшись в чёрные плиты ступеней, что вели к его трону. Женщина с волосами из лесного пожара, в которых жарко и жадно пылала закалённая на крови корона, всё смотрела на дьявола, и в чеканном её лице читалось нечто, лежащее за пределами страсти, какой бы огненной она не была. Свет от света, дыхание солнца, она была влюблена в его тьму, влюблена настолько, что ни для одной иной эмоции не оставалось более места.
И Эра наслаждалась этим безумным, всеобъемлющим чувством. Глаза, столь зелёные, что не могли быть настоящими, человеческими, сверкали драгоценными камнями, и она жадно вдыхала холодный воздух, смешанный с дурманящим ароматом чужой кожи.
— А этого, лорд мой, нет более. Я пятнадцать миллиардов лет шла по пути, который начертал мне мастер, и теперь — я свободна от его цепей и его руки, свободна — благодаря Вам.

Она подалась чуть ближе, и огромные крылья мягко вздрогнули, когда жрица напрягла их едва уловимо, стараясь удержаться ровно — но всё же, не вытерпев, упала в руки Белиала, обнимая его и имея сейчас редкую возможность заглянуть в идеальные его черты, не запрокинув головы. Тёмные волосы оттеняли его бледную кожу, делая черты ярче, и в их хищной, злой резкости жрица видела совершенство, и любовалась им вновь, неприкрыто и отчаянно, желая запомнить навсегда.
— И твоей мне быть отныне, если пожелаешь взять, — шепнула она, — потому что никого другого я не хочу.

Никогда — никогда! — за жизнь, которую было почти невозможно объять и упомнить, за жизнь, полную надежды и вечной горечи, Эра не была счастлива настолько, как сейчас, в объятиях темнейшего из владык. Она не понимала до конца его слов, которые ускользали от разгорячённого, измученного усталостью  — но более его жаром разума, однако жрица слышала, ощущала всей собой ту сверкающую искренность, что звенела в павшем ангеле, и этого ей было достаточно.
Сбросив ненужный груз своего прошлого, женщина была оплавлено пьяна настоящим; она не могла раньше представить, не могла даже в самой глубине души мечтать о том, чтобы всё, случившееся с нею сейчас, было явью. Свет, живший в ней, чистейший свет воспылал с силой, о которой даже сама воительница никогда не догадывалась; он смыл собою любые сомнения, он выжег всё лишнее, оставив её обнажённым комком нервов, в котором осталось лишь желание быть.
Быть — с ним, принадлежа ему всем своим существом.
"Я не оставлю тебя."
Не было, не существовало слов, значивших для этой женщины больше, и не было ни одного другого мужчины, которому бы она могла поверить столь безоговорочно. Чувствуя щекочущее дыхание на собственных губах и прямо, безотрывно смотря в серые льдины дьяволовых глаз, она понимала, что готова пасть для него ещё тысячу раз, не сомневаясь ни на миг. Белиал дал ей больше, чем она могла помыслить возможным; чувства, что жили прежде в самой глубине её сердца, не ведая выхода наружу, взорвались ослепительною вспышкой, они захлестнули валькирию с головой.

Она любила его. Любила, как не могла любить прежде, любила без тени сомнений, любила всей собой — потому что на ней больше не было выжженного рукой сумасшедшего артефактора клейма, что обрёк её на существование в полу-иллюзорном мире. Дьявол сделал её настоящей, вырвав из души оплётшие золотой свет узловатые корни чужих желаний — и Эра отплатила ему, как умела, отдав всё, что было в ней, ему, к его тёмной страсти примешав своего живительного пламени.
Она отдавала ему душу и сердце, отдавала без утайки само её существо, распахнувшись навстречу его мраку.
Путь в миллиарды лет, что наконец закончился.
— Я не оставлю тебя, — ответила жрица.
За миг до того, как губы герцога и коронованной им герцогини вновь встретились, и слова рассыпались в пепел.

И тогда весь мир сгинул в огне — в его огне, который жрица так жаждала разделить с ним.
И ни до чего иного, кроме друг друга, им не осталось дела.

Наутро она вновь безоглядно любовалась своим супругом.

***

Потянувшись, как кошка, Эра выдохнула и снова откинулась на спинку кресла, разметав по его обивке медные волосы. Она снова сидела в кабинете, подтянув ноги под себя, и на её коленях снова лежал блокнот с расписанными аккуратным округлым почерком страницами, заложенный металлическим пером. Скорее всего, этой позе было суждено надолго стать излюбленным времяпровождением у жрицы на немалый срок; разница с прошлым утром состояла лишь в том, что сейчас на полу стояла полупустая белая чашка с кофе, про которую она, увлёкшись какими-то символами, благополучно забыла.
Часть записок была переклеена, ещё несколько — добавлены, пришпилены булавками с крупными синими головками; ответы Судьбы позволили упорядочить хотя бы ту часть, которая касалась весьма странных взаимоотношений Яхве с Его собственными детьми. Чем дольше Орлица вглядывалась в эту схему, тем более соглашалась, что корень зла лежит где-то здесь; в предназначении братьев, от которого они отказались.
— Милорд, — окликнула женщина дьявола наконец, отложила свои записи и, гибко свернувшись на сиденье, мягко прошелестела перьями, подхватывая чашку, — я всё думаю о том, что происходящее существенно завязано на вас троих. Кажется, ни один из сыновей Творца не выполнил те ожидания, что Он на вас накладывал; вы все пошли совершенно отличными от Его задумок дорогами — и Он, как подтвердил Судьба, боится вас. Смерть права, назвать его отцом тысячелетия несколько проблематично… Хотя, пожалуй, это общая проблема всего Серебряного Града. Но сейчас вас не трое — вас двое, и я не исключаю, что это тоже вносит свою лепту в безумие, творящееся в метавселенной, ведь равновесие между вами неполно. Расскажи, что случилось с Михаилом?
Возбуждённый блеск её глаз лучше всяких слов говорил о том, насколько она увлечена и насколько, всем своим существом отдавшись этой загадке, жаждет помочь с тем, чтобы найти верное от неё решение.